Кабинет Боне зависти у него никогда не вызывал, там всё было под стать хозяину и только для него предназначено, а тут… Леонид вдруг понял: это место выглядит так, будто устроено под всех сразу, под какого-то усреднённого пользователя. И ещё: писателем-то Ричард как раз не был, если верить сети. Он, конечно, числился автором полсотни статей и всё обещал, что вот-вот закончит многотомник – плод многолетних исследований происхождения «растений». Правда, как Леонид понял, исследования эти были не столько научными, сколько эзотерическими. Но всё это не было результатами работы «чужого». Ричард писал свои тексты сам, сам управлял своей рукой.
Перелётов сел в мягкое гостевое кресло и ощутил, как скатывается напряжение с позвоночника. Ладно, если нельзя весь кабинет, то пусть у него будет такое кресло, а то его собственное уже разваливается… И пусть ещё будут стол с бюро. И хотя бы один из книжных шкафов.
Хозяин кабинета явно умел жить с удовольствием. И дом его, а точнее родовое поместье Мендоузов, был архитектурной достопримечательностью – старый, с благородными формами и собственным характером. Изнутри дом тоже был наполнен выдержанной красотой – от мебели и картин до интерьерных мелочей. Когда растёшь в такой обстановке, вкус и стиль должны появляться сами собой. А может быть, в таких древних семействах как Мендоузы вкус передаётся уже генетически, как эволюционное преимущество.
Нынешний глава семьи наконец-то появился в дверях кабинета и доброжелательно поздоровался с гостем; Ричард оказался именно таким, каким Перелётов его и представлял. К уже знакомому по фото породистому профилю – прямой нос, слегка вытянутый подбородок, высокий лоб.ю к голубым глазами и густым светлым волосам добавились строгая осанка и свободные движения, и образ сложился. «Аристократ» – Третьяков, написав это на папке Мендоуза, был прав на все сто процентов.
– Здравствуйте, – ответил Леонид, поднимаясь. – Я Леонид Перелётов… Благодарю, что согласились уделить мне время.
– Может это необычно, но я всегда с интересом отношусь к, так сказать, коллегам и готов к общению, – ответил Мендоуз, занимая своё место за столом. – Ричард Мендоуз. Рад нашему знакомству.
– Это… то, что одно «растение» редко скажет другому, – признал Леонид.
– Мы, «растения», избегаем друг друга, но меня всегда удивляла эта традиция, – Ричард улыбнулся.
Леонид понял, что никак не умолкающая зависть нашла новый предмет: мало кого из «растений» эта традиция удивляла, иногда отчуждение было инстинктивным, и общение стоило больших усилий. А вот Ричард, наверняка, с той же лёгкостью мог говорить и с нормальными людьми, заводить друзей и возлюбленных.
– Ну что же… – подал голос хозяин. – Как я понял из вашего письма, вы интересуетесь моими исследованиями.
– Да, верно, – Леонид спохватился, раскрыл портфель и достал блокнот и карандаши. – Я… могу делать заметки?
– Конечно, – согласился Ричард. – Я бы удивился, если бы вы их не делали.
– Да… – Перелётов старался припомнить тот список совершенно не интересных ему вопросов, которые специально заготовил. – Моя новая работа будет о прошлом, далёком прошлом, я имею в виду. И о том, как его эхо, пронизывая время, доносится до нас и…
Ричард слушал и доброжелательно кивал. Казалось, что тема ему нравится.
– Это прекрасный образ, – одобрил он. – Как вы наверняка знаете, я отстаиваю теорию о том, что далёкое прошлое сыграло в эволюции нашего, так сказать, подвида значительно бóльшую роль, чем принято думать.
– Да, – Леонид с трудом сдержал вздох облегчения оттого, что угадал с темой разговора. – Расскажите об этом подробнее, если вам несложно. Я уже читал кое-что… из ваших статей, но мне хотелось бы… из первых уст… а может быть, что-то… новое… новые мысли… – его голос затихал. К счастью, Ричарда такие вещи не смущали.
– С радостью, – ответил он. – Итак, начнём с Античности. Или даже немного раньше, с тех времён, когда то, что мы сейчас зовём Древней Грецией, только начало формироваться. Я обнаружил один источник, в котором…
***
Мендоузы были белой костью разноцветной провинции, кра́я полей, пастбищ и невысоких холмов, где дожди шли чаще, чем светило солнце, а народы много веков смешивались в коктейль умеренных широт. И ещё задолго до того, как этот коктейль стал нацией, здесь пахали землю предки предков Мендоузов. Звались в те времена они, конечно, иначе, но уже были хозяевами этого края.
Предки Мендоузов смотрели на результаты смешения народов – на людей, не знающих, кто они по крови и по языку, свысока. Память предки Мендоузов ставили выше свободы, хотя не знали об этом. Их свобода была свободой границ, связей и пределов. Ибо именно Мендоузы проводили первое, плели второе и устанавливали третье.
Не то чтобы род их не был подвержен переменам, но всё новое, обтачивая по-иному форму, суть оставляло прежней. Пусть сегодня Мендоузы как будто стали ближе к тем, кого раньше удостаивали лишь взгляда сверху вниз, однако гордость по-прежнему текла по их жилам вместе с кровью. Они всё ещё отличались от большинства, и каждый, кому доводилось с ними общаться, ощущал эту разницу.
Что же странного тогда, что и первое в их роду «растение» получилось особенным?
В Ричарде всё было не так, не только любознательность и желание общения; для начала «цвёл» он с рождения. Не случилось с ним никакого переходного периода, кризиса двойного взросления, через который проходили другие.
Он вырос вместе со своим двойником, и тот не просто стал частью Ричарда – он стал ведущей частью. Ричард был «растением» больше, чем остальные «растения» людьми. И потому смотрел на мир с таким удивляющим всех интересом: мир этот был ему чужим.
Ричард хотел знать всё. Впрочем, не просто знать – а понимать скрытые причины, видеть и предсказывать цепь событий. Быть первооткрывателем и хранителем тайн. Это и был его талант – понимать мир. Такой не предъявишь и не продашь по частям.
И поначалу Ричард Мендоуз не раскрывал людям то, что ему удалось узнать. Он, как и хотел, становился хранителем тайн, все наблюдения и выводы держал при себе. Возможно, он бы делился открытиями, если бы его о том просили. Но всем известно: чтобы задать правильный вопрос, нужно знать половину ответа. А ответы обычно были только у самого Ричарда.
Ещё в детстве он «приучил» родных задавать ему правильные вопросы, и так как он знал всё, что происходило в старом особняке, некоторым из обитателей дома пришлось отказаться от плохих привычек. Причины любого странного явления – слишком быстро иссякающих запасов алкоголя или материализации в мусорном ведре осколков дорогого фарфора, все мелкие тайны большого дома были известны Ричарду. Конечно, кое-кто его недолюбливал, но вот этого Ричард как раз не замечал.
Как и все «растения» он был поглощён своим призванием.
Раз у Ричарда Мендоуза не бывало приступов, никто и не знал об его истинной природе, пока он сам не открылся семье. Но сказал не всё: умолчал о том, что прекрасно различает в голове голос и дыхание «чужого»; что это прекрасное и таинственное существо стало его вечным спутником.
Семейный врач подивился, какие тихие у Ричарда приступы. Даже отправил на консультацию к специалисту. Но ничего интересного так и не открылось. Официальное заключение: Ричард Мендоуз – один из половины процента везучих «растений», которые так никогда по-настоящему не «зацветут».
Это было сущей неправдой. Он «цвёл», как вишня весной.
Иногда Ричард отступал в тень, отдаваясь на волю «чужого», и тогда что-то вроде очень ослабленного приступа. Ричард всё помнил и всё знал, и мог вернуть себе власть над телом в любой момент. В остальное время его «чужой» и не спал, и не просыпался по-настоящему, но всегда был совсем рядом с чертой, отделяющей его от сознания человека. Он смотрел и слушал – с того места ему было хорошо и видно, и слышно. А потом «рассказывал» Ричарду то, что понял. Мышление «чужих», их взгляд на мир не противоположны человеческому, но отличаются на алхимическую меру – ровно настолько, чтобы и привлекать, и отталкивать одновременно. Это мышление подходит к человеческому миру нестандартно, потому Ричард умел замечать больше, чем другие. Совместное с «чужим» творчество – выводы, к которым они приходили, были всегда остроумны и неожиданны. Даже банальности выходили с изюминкой. Мир для них был фантасмагорией, и они, то есть, он, Ричард, сам существовал в мире по правилам карнавала.
