Она уже вышла, направляясь в столовую, и лежала теперь в десятке шагов от крыльца, почти совершенно скрытая черно-слюдяной шевелящейся массой. У меня свело спазмом желудок.

- Веником, - послышался слабый голос, - стряхнуть. Не дави только...

Я стал рвать, что попадалось под руку, обмахивать и отряхивать с нее пуком веток и травы крылатых муравьев, которые почти все вновь поднимались в воздух. Мы очутились в облаке из летучих тварей. Они лезли в глаза, ноздри, путались в волосах. Ксюха со стоном поднялась на четвереньки, я сейчас же обхватил ее поперек талии.

- В дом! Да иди же!

- Ключ... кармашке... - пролепетала она.

- Да ё!.. От кого запираетесь, мудаки?!

Душ - действительно, внутри все стандартно - смыл с нас последних насекомых. Ксюху тотчас начало выворачивать. Думая, что это результат отравления муравьиной кислотой, я судорожно соображал: бежать за помощью? К кому? За лекарством? Какое лекарство? Противоядие? Ага, кислота нейтрализуется щелочью. Хотя бы с кожи смыть. А самая близкая щелочь... но как же?.. Ничего, не обидится, не тот момент. Рванул застежку джинсов.

- Что ты собираешься делать? - спросила она неожиданно спокойно.

- Давай-давай, не до церемоний.

- Ах, вон ты что. Ничего не надо. Я в порядке, посмотри.

Кисти и предплечья у нее были в белых бугорках вздутий. Что она, в самом деле... Я нетерпеливо стряхнул ее руку.

- Ты на лицо посмотри. Видишь - чистое. Ты меня крапивой отхлестал.

Я взглянул на свои руки, на полурасстегнутые джинсы. Становилось нелепо и стыдно. Но черт возьми!..

- Черт возьми, тогда что это было такое? Еще одна из твоих штучек? Откуда муравьи? Почему с крыльями? Почему такое нашествие? Именно на тебя? Они нападали?

- У муравьев сейчас самый срок брачного полета.

Она стащила через голову мокрое платье, белье.

- Не ходи за мной. На! - кинула из-за двери большое полотенце.

Угу, не ходи. В баню я пришел. Помоюсь - и налево кругом. Из там бур а-прихожей две двери с матовым стеклами вели в то, что у меня называлось спальней и кабинетом. Тень за одной дверью гибко вздымала руки, вдеваясь в новое платье. Я потянулся ко второй двери.

А тут, как и у меня, просто спальня. Женская, разумеется. Трюмо, пузырьки-флакончики-коро бочки, прозрачно-розовый лифчик в уголке тахты на покрывале, старая большая кукла, тряпичная, со смытым лицом и без прически, лысая. Больше ничего не успел увидеть.

- Переодеваться будешь? - Ксюха одной рукой выволокла мои восемьдесят любопытных килограммов в тамбурок и захлопнула перед носом стеклянную дверь. - Могу дать сухие джинсы и майку.

- До дому - не дальний свет, - пробурчал я смущенно. - Извини.

- Тебе показывали твое досье? - спросила она, когда мы вышли и она тщательно заперла домик. - Под каким девизом ты у них проходишь?

Вокруг еще вились отдельные черные точки, но их было несравнимо меньше. И они улетали. Я думал. Вряд ли Ксюха спрашивает о тех моих, давних временах.

- Да нет, ничего такого.

- Я - "Муравьиный Лев". Понятно, почему?

- Скорее уж - матка, как в улье. Если они на тебя летят.

- Думаешь, там в такие тонкости вдаются? Слышали похожий звон, с них довольно.

- Ты не хочешь объясниться? В конце концов...

- Нет, не хочу. Прости, Игорек. А без бороды тебе больше идет. Красивый, оказывается. Как нога? - И, не дожидаясь ответа, она быстро повернулась, пошла прочь.

На обед, до которого валялся на диване-оттоманке в кабинете и от нечего делать гонял взад-вперед Тома и Джерри, Ксюха не явилась. Юноша Бледный тоже. Про него было известно, что он у себя, лежит, ему по-прежнему нехорошо, и Наташа Наша - кто б подумал! - снесла ему горячее в закрытых тарелках. На меня не смотрели и не заговаривали. Только что проторчав битых полчаса на Ксюхином крыльце в беседе с немой дверью, я сидел теперь и злился. Кто-то, небось та же Н.Н., отжалел к моему кораблику тарелочку рыжих сухарей и пиалу с бульоном.

Последним выходил Правдивый. Он тщательно сдвинул двери, прослушал щелчок замка. Проверил, нет ли в занавесях предательских просветов с той стороны. Строго поглядел на сомкнутую дверную щель сверху донизу, будто ему хотелось и ее чем-нибудь заклеить.

- Сань...

- Уйди от меня. Уйди от греха, писатель, не вяжись.

- Ну что, виноват я, что он в обморок хлопается, как красна девица? Чего я такого сделал?

Я вдруг оказался притиснут к стеклянной стене, так что она загудела. Мой затылок ударил в нее.

- Не знаю, чего ты там исделал, пис-сатель, - дохнул мне в лицо Правдивый, с особенной какой-то ненавистью выцедив последнее слово, - но больше ты так не делай, понял? Мы тут до тебя мирно жили. И после тебя так будем, понял? У нас тут никакие муравьи до тебя не летали. Нам такого добра даром не надо, понял? Хоть ты писатель, хоть кто. Какое чего у вас с Ксюхой, мне дела нет. Я к ней всего раз-другой подкатывал, потом плюнул: заедается больно. Не по мне за каждую палку ее умные слова слушать. Но если я тя возле Ларки увижу... ты понял? - Чуть дернув к себе, он снова притиснул меня к твердому стеклу.

Я почувствовал, что мизансцена перестает мне нравиться. Ухватил широченное волосатое запястье, потянул лапу от своей груди. Затрещало оторвал вместе с клоком рубашки, но мне было плевать. Медленно и вдумчиво, ощущая, как в носу кисленько пощипывает от злости, напомнил Правдивому народную мудрость:

- Ты меня на "понял" не бери, понял? - И приготовился.

Он с удивлением смотрел на мои пальцы вокруг его запястья, на обрывок моей джинсовой "Голден Игл" у себя в руке. Дернулся раз, другой.

- Пусти. Ну? Пусти, Игореха, слышишь? Выждав, сколько нужно было, я ослабил хватку.

Он сошел со ступенек, буркнул, не глядя на меня:

- Я тебе сказал, а там думай.

У меня распускались мышцы, начинало стучать сердце. Он уже был в нескольких шагах по дорожке.

- Может, поговорим? Без кулаков, просто поговорим? Сань?

- Никто тут с тобой не будет разговаривать... потому что... спасибо скажи... писатель... ни о чем...

Дальше я не прислушивался. Он ушел. Я вытер лоб, машинально оглянулся на дверь. Смотри-ка, даже не треснула. Потрогал затылок.

Что ж он про Ксюху-то. Сволочь. Или опять врет? Сволочь правдивая. Ксюшенька тоже хороша... нет, молчи, дурак. Тебя здесь не было, какое твое право? Но вот же дрянь какая. С Правдивым. "Ах, легко мне, Игоречек..." Рубашку жаль, одна-единственная джинсовочка была любимая. "Игоречек, миленький, легко". К черту. Заболела кисть. Здоровенный бугай все же какой. "Игоречек..." Дьявол, что же это меня так задевает?!