- Да чем ему заниматься? Отдыхает. С девицей тамошней сошелся. Звереет потихоньку. А чем он важен? Для вас? Или секрет? Или я не пойму? Вы скажите, шеф, я ведь не обижусь.

Не отрывая заслезившихся, по-видимому, от солнца глаз с некой невидимой точки на горизонте, удивительный Мишкин собеседник сказал вроде невпопад:

- Жара. Духота. Помяни мое слово, Миша, еще выйдет эта жара боком. А все свалят на погодные явления. Этот парень очень нужен вам. Я еще не знаю точно, почему и в чем именно выразится его необходимость. Я не знаю, откуда в нем взялось это его чрезвычайно важное свойство.

- Вы? Не знаете? Быть не может. Какое свойство?

- И тем не менее, Миша, даже я могу чего-то не знать. Но узнаю. Он все вспомнит. А еще ему предстоит очень дальний путь. - Засмеялся коротко. Дальний путь. Они все там не слишком нормальные. Немножко лошади... Спасибо тебе, Миша, за сочувствие, но ей-Богу, это совсем не страшно - умирать. Возвращаться - страшнее... О! Гляди, нам шашлык несут. Пойдем, стану тебе цеу давать...

Прожевывая ароматные куски, тезка Мишка спросил:

- Все-таки, шеф, зачем вам столько золотых побрякушек? Вы - тонкая личность, эстет, а ходите с набитыми рыжухой карманами.

- Если я скажу, что для работы требуется, ты ж все равно не поверишь?

- Почему? - Мишка честно задумался и даже перестал жевать. - Может, и не вникну, но на веру приму. Коньячку бы, шеф, а?

- Алкоголик Э-э .. - Официант, сразу уловив суть просьбы, когда была показана пустая посуда, устремился к буфетной тумбочке - А парень этот нужен вам, Миша.

- Да, я понял, вы говорили. Нам - это...

- Вам - это вашему Миру. Когда-то он был и моим. Существуют гораздо более красивые Миры, а я почему-то до сих пор люблю этот... Брось чавкать! Ну?

- Да. Извините. Я слушаю вас, Михаил Александрович.

***

Вот так впервые рядом с упоминанием моей персоны было произнесено слово "Мир" с большой буквы. Все-таки, что бы потом ни говорилось мне или обо мне, считал и продолжаю считать собствен ную персону слишком незначительной для такого соседства. Я не кокетничаю сейчас. Перевозчику, конечно, виднее, но я позволю себе остаться при своем мнении. Это не исключает самой глубокой благодарности, которую я испытываю к нему. И не я один.

А тогда кончались последние дни моего неведения. Я ни о чем таком знать не знал. Жил себе в Крольчатнике, привычно держал свой камень за пазухой, скелет в шкафу, тревогу в узде и... ну что оставалось мне делать? Отдыхал. Как уж получалось.

***

- Ах, легко мне, Игорек, сейчас, так, знаешь... легко. Спасибо, миленький.

- Как груз с души, а?

- Дурачок миленький. Вовсе не "как груз". Не смей так говорить. У женщин это совсем по-другому.

- Вот удивительно. И как это у женщин, расскажи. Представления не имею. Или уже забыл.

- Дурачок. У женщин это... Ну вот ты говоришь, книжки писал. Вот напишешь ты книжку, хорошую-прехорошую, интересную-преинтересную, чтоб все тебе завидовали, потому что так не могут. Бывало у тебя так?

- Нет. Так ни у кого не бывает. И не будет. И слава Богу. Не написать никому такой книжки, чтоб прямо все-все завидовали.

- А сказки?

- Ну разве что сказки. Только это самое трудное.

- Хочешь, я тебе про травки расскажу, я ж темная, только про травки и знаю, чему меня бабушка научила. Вот смотри, уже рассвело, видно. Это толокнянка, медвежье ушко, "ува урсу" по-латыни. Она от воспаления мочевого пузыря. У тебя не воcпаленный мочевой пузырь? А за седьмым номером я нашла...

- У коттеджей есть номера?

- Должны были быть когда-то. Если от Ворот считать, твой - четвертый, мой - одиннадцатый. Это ж какие-то бывшие дачи.

- С таким-то забором? С такими Воротами и такими порядками?

- Не всегда же здесь были такие порядки... Ну, я не знаю, я так думаю просто. Смотри, а это девятисил, хотя правильно - девясил, но я его называю, как бабушка называла. Он и от живота, и от кашля, и от всего...

- Не боишься, увидят нас тут?

- Кому видеть, они дрыхнут до полудня.

- Если ты не хочешь пустить меня в дом, отчего мы не можем пойти ко мне? Почему вы такие закрытые? Уж друг от друга-то. Почему вы...

- Почему ты так много задаешь вопросов? Зачем?

- Сдаюсь. Дурная привычка. Слушай:

I have six honest serving-men,

They taught me all I knew

Their names is What, and Why and When,

And How, and Where, and Who

[Киплинг Р. "Шесть слуг"]

- Ух, ты, мой умненький. Что это?

- Это детский стишок. Я читал его в пятом классе на вечере английского языка. У нас была прекрасная англичанка. Учителей иностранного или ненавидят, или любят до безумия. Они какие-то особенные... Мы любили.

- А у нас была школа за семь километров, и в большую воду было не дойти.

- Роль у меня сейчас такая - вопросы задавать. Я пока тут такой мятушийся герой.

- Ты - герой?

- Не похож? Хотя, пожалуй. "Герой" в дословном переводе с греческого "действующий сильно". А я пока только на латинское "персонаж" и тяну.

- Да, мы персонажи. Вместо горизонта - забор, вместо времени - часы кормежки, вместо Царствия Небесного - Ворота. Вместо любви - случки.

- Сказано сильно. Только уж больно мрачно.

- Не хочешь ты Про мои травки слушать. Послушай тогда про девочку.

- Какую девочку?

- А вот жила-была девочка. Маленькая. И родителей у нее не было. То есть были, конечно, но она их никогда не видела. А жила у бабушки, которая девочку растила и уму-разуму учила. И даже кое-чему сверх того. Бабушка была не очень старой, но совсем-совсем седой, потому что у нее была тяжелая жизнь. Хотя девочке она про это ничего не рассказывала.

- Она была доброй?

- Конечно, как все бабушки. Правда, ко всем остальным людям она была не очень-то доброй. Наверное, она имела на то свои причины, и поэтому они с девочкой жили вдали от всех. Только летом в их деревню из пяти пустующих домов приезжали дачники. Но кому надо было, находил дорогу в любое время.

- Надо было? Кому?

- Ну... У кого что. У кого болезнь, у кого пропажа. У кого просто душа не на месте. Кому приворожить, кому про то, что ждет, рассказать. А кому и... сглаз навести.

- И бабушка наводила?

- Могла. Она говорила девочке: это не наше дело, хотят себе и другим добра - будет добро. Захотят зла - будет им зло. Не наше дело, говорила бабушка.