Щекочут травы мне босые стопы.
Передо мной стоит высокий тополь.
«Не всё потеряно», – листва его шумит.
Лежит в подземке человек
Лежит в подземке человек.
Поток людей там постоянный.
Не прерывая этот бег,
Все думают: «Наверно, пьяный».
Мы чаще склонны порицать
Тех, кто в отчаянье великом.
Помочь сложнее, чем вот так
Пройти вперёд с холодным видом.
Другие могут кроме нас
Взвалить на плечи это бремя,
В чём каждый прав. Но через вас
И переступят в своё время.
На что сквозь пальцы смотрим мы
В итоге станет жизни нормой.
Но кто-то позвонил в «ноль три»…
Один из сотни хладнокровных.
Легче всего не замечать
Чужие скорби и страданья.
И только чистые сердца
Способны к сопереживанью.
Две судьбы
1
Белые стены тюремной больницы…
Серое утро, а мне всё не спится,
Девушке, чем-то похожей на дождь.
Плачь или нет – ничего не вернёшь…
Клубы, тусовки, заливистый смех…
Я была ярче, заметнее всех.
И в стороне оставались подруги,
Что ими стали, скорее, от скуки.
И, попадая ко мне в организм,
Жизнь мою стал отравлять героин.
Я не сумела остановиться…
Но не могло бесконечно так длиться.
Время настало – и наркоконтроль
«Белую смерть» в моей сумке нашёл.
Эта улыбка… сияющий взгляд…
Жаль, ничего не воротишь назад.
Только теперь уже не до веселья —
С болью даётся любое движенье.
Всё это в прошлом, и врач говорит:
Жизнь мою гасит безжалостно СПИД.
Рваные джинсы и модная куртка…
Я умираю… похоже на шутку.
Это моё наказание свыше…
Плакала бабушка: «Хватит, Кариша…»
Бабушка… царства небесного ей…
Не дождалась она внучки своей.
Что сотворил ты со мной, героин?..
Детства лишился мой маленький сын…
Он оказался в приюте… несчастье…
Сердце в груди разорвётся на части.
Знаю, могло всё сложиться иначе.
Дождь за окном, как душа, тихо плачет…
Стала письмо я писать для сыночка,
Только упала рука на пол строчки…
Мне тридцати не исполнилось лет…
Сердце не бьётся… дыхания нет…
2
А утром в детдом из опеки звонили
И Марью Петровну о том известили.
Она промолчала… не подала виду,
Что мама в больнице скончалась от СПИДа.
Я стульчик принёс и, вскочив на него,
С надеждой глядел в голубое окно…
Испачкана майка и носик в борще…
И женщину вскоре увидел в плаще.
«Идёт моя мама! Смотрите! Ура!»
Но женщина мимо куда-то прошла…
И радость моя растворилась как дым…
Я снова без мамы… я снова один…
Есть мама у котика – утром и днём
Она умывает его языком.
Есть мама у пёсика… даже у пташки…
А где же моя?.. только фото в кармашке…
Вот стало темно… всё же, мне не до сна.
Но Марья Петровна мой стул унесла.
Вздохнула украдкой… смахнула слезу…
Сказала: «Соринка мешает в глазу…»
Меня, как других, уложила в кровать.
Но вдруг придёт мама, а я буду спать?!..
Я долго лежал и смотрел в темноту.
И как-то случайно уснул по утру.
Вовсю уже солнце на небе светило,
Но Марья Петровна меня не будила.
Так дни пролетали, а я всё скучал
И, только проснувшись, к окошку бежал.
Ни с кем не хотел я в игрушки играть.
Виталик сказал: «Перестань её ждать.
Она не вернётся уже никогда».
И я от обиды заплакал тогда.
Его я толкнул и он на пол упал…
И где-то в игрушках очки потерял.
«Придёт моя мама! Увидишь, придёт!
И сразу отсюда меня заберёт!»
Серьёзным лицо у Виталика было.
Его, кстати, мама в подъезде забыла.
Он хлеб и конфеты с собою носил,
И вечно добавки в столовой просил.
Виталик не хныкал, как дети другие.
И мы с этих пор всюду вместе ходили,
На стульчиках рядом с утра простояли
И маму мою мы вдвоём уже ждали.
А дальше – из детского дома сбежали
И мамочку сами повсюду искали.
Не суждено тому было свершиться.
Нас обнаружила вскоре полиция —
Виталю машина на улице сбила…
Меня одного в детский дом возвратили.
В пять с половиной я взрослым стал сразу
И перестал верить в маму и в сказки.
Дождь за окном, как душа, тихо плачет.
Мама… могло всё сложиться иначе…
Умение прощать
Умение прощать – небесный дар,
Ниспосланный на землю для спасения.
Он уничтожит ярости пожар,
Обид, раздоров, сплетен, унижения.
Сумей простить. Храня в груди любовь,
Иди наперекор любым ненастьям
И, не черня проклятиями кровь,
Подпустишь к сердцу истинное счастье.
Прости друзьям предательские раны.
Не пощадят их совести бураны.
Врагам – колючий взгляд, холодную усмешку.
И палача прости… за спешку.
Прости их всех. Не жажди мщения.
Прости за всё. И попроси прощения.
Как «Отче наш» всегда я повторяю
Как «Отче наш» всегда я повторяю,
Что буду не для каждого хорошей.
И многие добра мне не желают.
Они и не обязаны, ведь всё же,
Среди людей врагов я не имею.
Враг – это червь, что точит изнутри.
Гордыня, злоба, ненависть – те змеи,
Способные любого извести.
И как бы не был крепок человек,
Он в ослепленьи разума не слышит.
Так, медленно, но верно, без помех
Грызут корабль палубные мыши.
Змей себялюбия не меньше преуспел —
Яд желчи и обид кидает в дрожь.
Как мишку, мы берём его в постель
И утешаемся, выдумывая ложь.
Ту ложь, что нам была б всего удобней,
Нас возвышая над толпой людей.
Но яд, увы, не даст дышать свободно.
Змей этот – прародитель всех страстей.
В плену своих иллюзий и эмоций
Не ведаем мы часто, что творим.
Холодным представляется нам солнце
И в искаженьи видится весь мир.
Построить можно дом многоэтажный
На домыслах, что нагревают кровь.
Вот почему в начале очень важно
Распознавать заклятых тех врагов.
Разгорелись угольки
Разгорелись угольки,
Сумрак осветили.
Дети ночи, мотыльки,
Крылья опалили.
Их природа такова —
Вспыхнуть, словно люди.
Только это не с трезва.
Наважденье губит.
Заколдует – лишь ты тронь,
Поглотит – не спросит.
Тот чарующий огонь
Счастья не приносит.
Безразличие принять
Как с душой расстаться.
От себя не убежать,
Сколько не пытайся.
Выбрав яркую звезду,
С чувством, что всесильны,
Вновь летим мы на мечту,
Обжигая крылья.
Первый снег
Первый снег дороги припорошил
И покрыл усталые поля.
Вот ступает кошка осторожно
По пушистым хлопьям ноября.
В воздухе морозном претворёна
Тишина как благостный покой.
Первый снег, украсив ветви клёна,
Промелькнул над сонною рекой.
И, кружась в полёте безмятежном,
Он усыпал маковки церквей,
