Само посещение произвело на меня довольно гнетущее впечатление. Несколько ступеней под землю. Траурная музыка. Пугающий полумрак. Бледно-желтое лицо вождя или скорее мумии под пуленепробиваемым стеклом.

Впоследствии моя детская память старалась избавиться от этого тягостного посещения. Когда мы поднялись на поверхность, дедушка пытался заглянуть в мои глаза, как в детстве, когда рассказывал мне о кибальчише. Но я отводил глаза и всю обратную дорогу молчал, стараясь поскорее забыть это страшное подземелье.

Вечером, когда мы пили чай, к нам приехал Владимир Алексеевич, он служил вместе с дедушкой, был, как говорила мама, его правой рукой. Это был молодцеватый офицер с роскошными гусарскими усами. Маме он нравился, а я, пока был маленьким, побаивался его. Вернее не его самого, а его взгляда, стального, пронзительного. Он смотрел так, будто хотел заглянуть внутрь меня, увидеть, какие мысли роятся в моей голове. В тот вечер дедушка рассказал ему о нашем посещении мавзолея, даже пошутил насчет моих детских страхов. Владимир Алексеевич улыбался, а глаза смотрели, как всегда, холодно и, как мне тогда показалось, враждебно.

Через год дедушка приобрел себе дачу по Белорусскому направлению. И потом он на все лето уезжал туда вместе с Зиной. Бабушка обычно оставалась в московской квартире, так как не любила деревенскую жизнь.

– Я так привыкла к комфорту, – говорила она маме по телефону. – А там сплошные комары да мухи. Нет, дачная жизнь не для меня.

Мы с мамой иногда ездили на эту дачу на выходные. Но, это случалось всего несколько раз за летний сезон. Таким было мое детство – счастливое и беззаботное.

Глава 2. Дача.

Прошло, наверное, лет десять, прежде чем я снова увидел темно-синюю коробочку в руках деда. И это событие перевернуло всю мою тогдашнюю жизнь. За это время я вырос, в прямом смысле, почти до метра девяноста сантиметров. Окончил школу и учился на четвертом курсе института. Жили мы с мамой все в той же двушке-хрущевке, изредка навещая дедушку: летом – на даче, зимой – в его московской квартире. Бабушка умерла три года назад, и единственной спутницей деда все эти годы оставалась его верная домработница Зина.

Дело происходило в начале июня, вечером. Я готовился к очередному экзамену, когда неожиданно раздался телефонный звонок.

– Коля, это ты? Здравствуй! – я не сразу понял, кто говорит. – Это Зина тебя беспокоит. Ты меня не узнал что ли?

   До этого я ни разу не слышал ее голос по телефону, поэтому немного растерялся.

– Да, Зина, здравствуй! Что-нибудь случилось? С дедушкой?

– Пока нет. Но, до конца я не уверена. Совсем плохой он стал. – Здесь мне показалось, что Зина всхлипнула.

– Я чего звоню-то, Коленька! Это он меня попросил. Я специально на станцию пришла. Так и сказал, позвони именно Николаю. Он хочет, чтобы ты завтра приехал к нам на дачу. У него к тебе очень срочное дело.

– Какое дело? – переспросил я.

– Он не сказал. Сказал, пусть обязательно приедет завтра, а то потом будет поздно.

   Из-за помех на линии, Зинин голос то пропадал, то звучал громоподобно. Похоже, придется ехать. Вот черт, я же собирался посидеть с друзьями.

– Я не знаю. У меня сейчас сессия, к экзаменам готовиться надо.

– Про это он тоже говорил. Сказал, что завтра у тебя будет самый главный экзамен на даче. Если не приедешь – потом всю жизнь себе не простишь.

– Что- то я не пойму. Он болеет что ли? – До сих пор я думал, что моего деда не возьмет ни одна хворь, и он будет жить вечно.

– Болеет и очень сильно. Никому, правда, не говорит, но я-то знаю. Умереть может. Поэтому и торопит тебя. Ты уж приезжай, Коленька. – затараторила Зина. – Ты же знаешь, как он тебя всегда ждет. Да и я тоже буду рада тебя видеть. Пирожков напеку, как ты любишь.

– Хорошо, Зина, я приеду.

   Конечно, я не мог отказаться от этого приглашения. До этого дед никогда и ни о чем меня не просил. Теперь, похоже, время пришло. А вдруг и вправду его дни сочтены.

На следующий день я был у него на даче.

   Мой дед, Николай Степанович, и Зина встретили меня на веранде. Они сидели за столом и смотрели на дорогу, явно ожидая меня. Оба были притихшими и немного торжественными. На столе стояло блюдо с пирожками – Зинина гордость, и самовар. В последние годы дед пил чай только из этого старинного агрегата.

– Здравствуй, Николай! Дорогой мой внучек. Рад, что ты приехал! – Дед, кажется, готов был прослезиться. Никогда раньше я не видел его таким слабым и беззащитным.

– Да, вот заехал на пирожки. – Я попытался перевести все в шутку.

– Пирожки? Конечно. Поешь с дороги. Чаю выпей. Зина такой замечательный чай делает, с травами разными. Подкрепись с дороги. А потом будет у меня к тебе серьезный разговор.

Кажется, дед попытался обрести свою привычную твердость.

   После того как я расправился с пирожками, дедушка пригласил меня в свой кабинет. Еще в детстве я называл эту комнату на втором этаже дачи кабинетом. Здесь, как и в московской квартире, был письменный стол, несколько полок с книгами. И здесь дед иногда работал. Что-то писал, но в основном читал – газеты и иногда книги.

   Мы присели к столу, и он неожиданно достал из шкафчика бутылку армянского коньяка и две рюмки.

– Давай выпьем напоследок – предложил он мне.

– Деда! Зачем все это? Что вообще, происходит? Вчерашний Зинин звонок? Почему напоследок? Объясни! Я не понимаю.

   Он протянул мне налитую рюмку.

– Выпьем сначала, а потом я все объясню. Это настоящий коньяк, армянский, доперестроечный. Будь она неладна. Я им лет десять назад запасся. Теперь он еще лучше стал. Да и тебе так будет понятнее. А рассказ предстоит долгий.

   Ничего не поделаешь, пришлось выпить. И вправду, коньяк был удивительно мягким, ароматным. Я даже немного расслабился и приготовился слушать.

– Так вот, Коленька! – обратился он ко мне после некоторой паузы. – Дни мои сочтены. И прежде чем уйти, я должен передать тебе одну вещь. Что-то типа завещания или наследства. Сам потом разберешься.

– Не смей так говорить! – Кажется, я сам испугался своей излишней резкости. – Как ты можешь? – Произнес я более примирительно, но он прервал меня взмахом руки.

– Я знаю что говорю. Постарайся не перебивать меня, иначе мы до утра не закончим.

– Хорошо, дедушка, я постараюсь. Просто, сам понимаешь, это все так необычно.

Дед посмотрел мне в глаза. До конца своей жизни я не забуду этот взгляд. В нем были и любовь, и энергия, и укоризна, потому что я до сих пор мешаю ему приступить к своему рассказу. Я замер, облокотившись на спинку стула, и приготовился слушать.