Я помог ему встать, а затем повел его, так как он нетвердо держался на ногах, в направлении главного здания, чтобы посоветоваться с доктором о действии этого удара. Гурджиев увидел нас сразу, так как он сидел перед террасой на одном из своих обычных мест, где он писал; услышав, что случилось и осмотрев пострадавшего, он сообщил, что опасности нет, но мы должны прекратить работу по этому строительству. Со слегка добродушной улыбкой в мой адрес он сказал мне, что для меня было по-видимому невозможным участвовать в любом виде работы, не причиняя беспокойства, и что я прирожденный нарушитель спокойствия. Вспомнив некоторые из моих прошлых опытов в Приэре, я принял это, если и не совсем за комплимент, то, по крайней мере, за похвалу.

Я был очарован, однако, работой над его книгой. Делать грубый предварительный перевод с французского варианта книги должен был англичанин, а моей работой было слушать его и вносить предложения относительно диалекта и американизмов, которые возможно ближе соответствовали бы французскому варианту, который я также должен был читать. Особая глава была на тему континента Африки и была связана, главным образом, с объяснениями происхождения обезьян.

То, что начало интересовать меня этим летом много больше, чем какое-либо из моих дневных заданий, были вечерние чтения частей книги Гурджиева, обычно на русском или французском, но иногда на английском - в зависимости от наличия законченных переводов - и комментариев Гурджиева относительно его целей и намерений. В самых простых выражениях он обычно уменьшал то, что было написано в главе, которая читалась в этот вечер (эти комментарии всегда следовали за чтениями), до краткого обзора или упрощения того, что он пытался передать в написанном.

На меня произвело особое впечатление его утверждение, что цель написания этой книги - разрушить навсегда привычные ценности и представления людей, которые мешают их пониманию действительности или жизни согласно "космическим законам". Затем он собирался написать дополнительные книги, которые должны подготовить почву, так сказать, для приобретения нового понимания и новых ценностей. Если, как я видел, существование Приэре имело ту же цель - разрушить существующие ценности, - тогда это было более понятным. Если, как Гурджиев часто говорил, мир был "вверх дном", тогда, возможно, была определенная ценность в том, что он по-видимому пытался дать в своей школе. Могло быть вполне правильным, как американская леди внушала мне, что каждый работал не для немедленного, очевидного результата в любой работе, которую он делал, а для развития собственного существа. Даже хотя я не был убежден, что Гурджиев имел все ответы к дилемме человеческой жизни как кто-то назвал ее - было возможно, что он, также как любой другой, мог иметь их. То, что он делал, было, по крайней мере, возбуждающим, раздражающим и, обычно, достаточно интересным, чтобы вызвать вопросы, сомнения и споры.

В ходе его разговоров и комментариев на свои писания, он часто отклонялся от темы того, что читалось, чтобы рассказать в обычных выражениях почти обо всем, что либо приходило ему на ум, либо интересовало одного из студентов. Когда кто-то, благодаря какой-нибудь ассоциации с главой, которая читалась этим вечером, задавал вопрос о мирах Востока и Запада и недостатке понимания между восточным и западным складами ума, Гурджиев рассказывал несколько многословно о недоразумениях, которые были созданы в мире этим отсутствием понимания, говоря, что это было, по крайней мере отчасти, благодаря недостатку энергии на Востоке и недостатку мудрости на Западе. Он предсказывал, что придет день, когда восточный мир снова поднимется до положения мировой значимости и станет ежеминутной угрозой всесильной, всевлиятельной новой культуре западного мира, которая господствует в Америке, - стране, которая была, согласно ему, несомненно очень сильной, но также и очень молодой. Он продолжал говорить, что каждый должен смотреть на мир тем же способом, каким он смотрит на человека или на себя. Каждый человек это мир в себе, а земной шар - большой мир, в котором мы все живем это, в известном смысле, только отражение или расширение индивидуального мира в каждом из нас.

Среди целей всех учителей, мессий, вестников от богов и т.п. была одна основная и очень важная цель - найти какие-нибудь средства, благодаря которым две стороны человека, и, поэтому, две стороны земли, могли бы жить вместе в мире и гармонии. Он говорил, что времени очень мало - необходимо приобрести эту гармонию как можно быстрее, чтобы избежать полного несчастья. Философиям, религиям и другим подобным движениям всем не удалось выполнить эту цель, а единственный возможный путь достигнуть этого - индивидуальное развитие человека. Если индивидуум будет развивать свои собственные неизвестные возможности, он станет сильным и сможет повлиять, по очереди, на очень многих людей. Если бы достаточно индивидуумов могли развиваться - даже частично - в настоящих, нормальных людей, способных использовать действительные возможности, которые были свойственны человеческому роду, каждый такой человек был бы тогда способен убедить и склонить на свою сторону много сотен других людей, которые, каждый в свою очередь, достигнув развития, смогли бы повлиять на другие сотни людей и так далее.

Он добавил непреклонно, что не шутит, говоря о том, что времени мало. Дальше он сказал, что история уже доказала нам, что такие орудия, как политические, религиозные и другие организованные движения, которые обрабатывали человека "в массе", а не как индивидуальное существо, были неудачны. Что они всегда будут неудачными, и что отдельное, индивидуальное развитие каждой личности в мире - это единственное возможное решение.

Верил ли ему каждый всем сердцем или нет - он страстно и убедительно доказывал важность индивидуального развития и роста.

36.

Из-за юности, отсутствия присмотра, незаинтересованности и просто из-за лени я старался делать как можно меньше работы в Травяном Саду. Я избегал ходить туда, за исключением тех случаев, когда было необходимо принести различные растения на кухню. Когда качество трав стало заметно плохим, и когда временами я не мог принести даже небольшого количества каких-нибудь растений, кто-то должен был взяться за исследование сада и сообщить о его положении Гурджиеву.

Результатом было то, что Гурджиев лично обследовал сад со мной, прогуливаясь взад и вперед между всеми маленькими грядками, исследуя каждое растение. Закончив, он сказал мне, что, насколько он мог заметить, я абсолютно ничего не делал там в отношении работы. Я должен был согласиться, что я делал очень небольшую работу, но защищал себя, ссылаясь на то, что изредка пропалывал сад. Он покачал головой и сказал, что ввиду состояния сада было бы лучше не защищать себя вовсе. Затем он назначил нескольких детей работать со мной в саду до тех пор, пока он не будет приведен в должное состояние, и проинструктировал меня относительно того, что необходимо делать с различными растениями: рыхлить землю между рядами, подравнивать некоторые растения, а также разделять и пересаживать другие.

Хотя дети очень надоедали мне намеками на мое увиливание от моей собственной работы и на то, что их заставили работать в "моем" саду, все они энергично взялись за работу, и мы выполнили приказание Гурджиева очень легко и быстро. Это был очень небольшой участок земли и это не могло занять нас более чем на день или два. Когда мы кончили работу, Гурджиев выразил удовлетворение, похвалил всех других детей за их работу и сказал, что хотел бы поговорить только со мной.

Сначала он сказал мне, что я мог видеть для себя, что я не выполнил задание, которое мне назначили, и что для него было необходимо вмешаться в мою работу и произвести изменения, чтобы исправить ущерб, который был причинен запущенностью сада. Он сказал, что это было очень хорошим примером способа, которым одна неудачная личность, выполняя свою обязанность, могла влиять на общее благополучие всех остальных, и, что, в то время, как я не считал травы чем-то важным, они были нужны ему и необходимы для кухни; также что я вынудил его делать ненужные, пусть и незначительные, расходы, поскольку теперь придется приобретать различные растения, в чем не было бы необходимости, если бы я выполнял свою работу надлежащим образом.