Однажды ночью, было очень поздно, и во всем Приэре было тихо и темно, за исключением комнаты Гурджиева, Гурджиев отложил свою работу, когда я вошел, и велел мне сесть на кровать рядом с ним. Он рассказал подробно о своей работе, как трудно было писать, как изнурительна его дневная работа с м-м Островской, и затем, как обычно, спросил обо мне. Я перечислил различные вещи, которые я делал, ион заметил, что, так как я много общался с животными - я заботился о цыплятах, о лошади, об осле и недавно также стал кормить Филоса - ему будет приятно узнать, что я думаю о них. Я сказал, что я думаю о них как о моих друзьях, и сказал, к его развлечению, что у меня есть даже имена для всех цыплят.
Он сказал, что цыплята не имеют значения - очень глупые создания, - но он надеется, что я буду хорошо заботиться о других животных. Осел также не имел большого значения, но он интересовался лошадью и собакой.
"Лошадь и собака, а иногда то же верно о корове, - сказал он, являются особыми животными. С таким животным можно многое сделать. В Америке, в западном мире, люди делают дураков из собак - обучают трюкам и другим глупым вещам. Но эти животные действительно особые - именно эти животные". Затем он спросил меня, слышал ли я когда-либо о перевоплощении, и я сказал, что слышал. Он сказал, что были люди, некоторые буддисты, например, которые имели много теорий о перевоплощении, некоторые даже верят, что животное может стать человеком - или, иногда, что человек в следующем перевоплощении может стать животным". Когда он сказал это, он рассмеялся, а затем добавил: "Человек делает много странного с религией, когда знает мало - создает новые понятия для религии, иногда понятия, которые лишь частично истинны, но обычно исходят из первоначальной мысли, которая была истинной. В случае собак, они не все неправильны, - сказал он, - Животные имеют только два центра - человек же трехцентровое существо, с телом, сердцем и разумом. Животное не может приобрести третий центр-мозг и стать человеком; как раз вследствие этого, вследствие этой невозможности приобрести мозг, необходимо всегда обращаться с животными с добротой. Вам известно это слово "доброта"?
Я ответил, что да, и он продолжал: "Никогда не забывайте этого слова. Очень хорошее слово, но во многих языках его не существует. Его нет во французском, например. Французы говорят "милый", но это не подразумевает того же самого. Нет "доброго", добрый исходит от "рода", подобно фамилии, "подобный чему-либо". Доброта подразумевает: обращаться как с самим собой".
"Причина по которой необходимо обращаться с собакой и лошадью с добротой, - продолжал он, - в том, что они не подобны всем другим животным и, даже хотя они знают, что не могут стать человеком, не могут приобрести мозг подобно человеку, в их сердце все собаки и лошади, которые соединены с человеком желанием стать человеком. Вы смотрите на собаку или на лошадь, и всегда видите в их глазах эту печаль, потому что они знают, что для них нет возможности, но хотя это и так, они хотят. Это очень печально - хотеть невозможного. Они хотят этого из-за человека. Человек портит таких животных, человек пытается очеловечить собак и лошадей. Вы слышали, как люди говорят: "Моя собака почти как человек", - они не знают, что они говорят почти истину, потому что это почти истина, но, тем не менее, невозможность. Собака и лошадь кажутся подобными человеку потому, что имеют это желание. Поэтому, Фрито, - так он всегда произносил мое имя, - помните эту важную вещь. Хорошо заботьтесь о животных; будьте всегда добрым".
Затем он рассказал о мадам Островской. Он сказал, что его работа с ней была чрезвычайной утомительной и очень трудной, "потому что я пытаюсь сделать с ней то, что почти невозможно. Если бы она была одна, она уже давно бы умерла. Я сохраняю ее живой, удерживаю живой моим усилием - это очень трудно. Но также очень важно - это наиболее значительный момент в ее жизни. Она жила много жизней, является очень старой душой и теперь имеет возможность подняться к другим мирам. Но пришла болезнь и сделала более трудным, менее возможным для нее сделать это самой. Если бы ее можно было сохранить живой еще несколько месяцев, то ей не надо было бы возвращаться и жить эту жизнь снова. Вы теперь часть семьи Приэре - моей семьи - вы можете помочь, создавая сильное желание для нее, не для долгой жизни, а для надлежащей смерти в правильное время. Желание может помочь, оно подобно молитве, когда предназначено для другого. Когда для себя - молитва и желание бесполезны; только работа полезна для себя. Но когда желание сердцем для другого - оно может помочь".
Закончив, он долгое время смотрел на меня, погладил меня по голове в той любимой животной манере и отправил меня спать.
17.
Хотя Гурджиев был всегда отделен от каждого в Приэре, все испытывали к нему большое уважение, которое соединялось с элементом, свойственным страху, и не было сомнений, что его "диктатура" была очень благожелательной. Была сторона его натуры, которая была не только физически магнетической и животноподобной, но и чрезвычайно земной. Он был очень чувственным человеком. Его чувство юмора часто было очень тонким, в восточном смысле, но также имело грубую сторону.
Он проявлял эту сторону себя, особенно когда был один с мужчинами или мальчиками в турецкой бане или летом, плавая в бассейне. Наш плавательный бассейн был в дальнем конце внешних газонов и садов, за широкими газонами замка. Вопреки принятому мнению, в Приэре не было смешения полов в каком-нибудь "безнравственном" смысле. Мужчины и женщины купались в бане отдельно, и в разные часы, отведенные для мужчин и женщин, пользовались плавательным бассейном. В действительности, был очень строгий кодекс морали в этом чисто физическом смысле, и мы весьма забавлялись, когда люди посылали нам вырезки из воскресных приложений различных газет, которые "доказывали", что Институт был колонией голых или группой "свободной любви" - некоторого рода "бьющая горшки" организация , отдающая некоторой безнравственностью. Действительно, ближайшей к "наготе" вещью была общая привычка - только некоторых мужчин, конечно, выходить за дверь раздетыми до пояса. И в то время как было истиной, что мы плавали без купальных принадлежностей, плавательный бассейн был оборудован занавесями, которые были всегда натянуты, когда бы кто-нибудь ни входил в бассейн. Было запрещено, в действительности, даже маленьким детям, плавать при незадернутом занавесе.
Несмотря на большую занятость Гурджиева, особенно в связи с болезнью его жены, в то лето он часто присоединялся, к другим мужчинам и мальчикам в назначенные для них часы перед вторым завтраком в плавательном бассейне. Когда все раздевались, Гурджиев неизменно начинал шутить об их телах, их половых доблестях и различных физических привычках. Шутки были обычно такие, что их можно было назвать "неприличными" или по крайней мере "непристойными", и он находил все такие истории весьма забавными, говорил ли их он сам или другие мужчины, которые находчиво шутили в том же духе. Одной из его любимых забав или развлечений в плавательном бассейне было выстраивать в ряд всех мужчин лицом кверху в одном направлении и затем сравнивать их загар. Это стало ритуалом, который Гурджиев называл "клубом белого осла". Он осматривал всех нас сзади, делая замечания о различных нюансах загара или ожогов и сверкающей белизне наших ягодиц. Затем он заставлял нас поворачиваться кругом и делал добавочные комментарии о величине и виде мужских гениталий, выставленных ему. Наконец, - каждый раз когда он появлялся, чтобы плавать - мы оценивались как члены по лучшему положению в его клубе "белого осла". Том и я обычно оценивались выше всех в добавление к темному загару на спине и груди, так как мы были детьми и ходили в шортах, наши ноги были также темными от загара, и из-за этого он делал какое-нибудь замечание, обычно следующего содержания, что наши маленькие ягодицы были "ослами, которые сияют белизной подобно звездам".
Очень многие из мужчин, особенно русские, не только не подставляли себя солнцу, но скорее не любили любую форму наготы и обычно смущались этими процедурами. Они, конечно, оценивались очень низко по списку, но Гурджиев сам был последним в списке. Настолько последним, как он говорил, что фактически принадлежал к другому клубу. Так как он всегда был одетым - зимой и летом - хотя его лицо было темным, его лысая голова была ослепительно белой. Его клуб, в котором он был президентом и единственным членом, назывался чем-то вроде клуба "белоголовых", и он сравнивал белизну своей лысой головы с белизной - он производил подробные сравнения о степени белизны всегда - наших задов.
