Сашка обернулся мигом, по-армейски, замок туалета щелкнул, как затвор между одиночными выстрелами. Сунул ему в руку плотно сложенную купюру, приложил палец к губам:

   - Тс-с, зря отказался, спокойной ночи...

  С самого приезда в душе у Сергея возник неуют, вернее даже возник он еще по дороге, и сначала это была радость, и он должен был что-то сделать, но не мог выразить это ни действием, ни словом, медлил, тянул, и чувство радости перешло в чувство неуюта, бездеятельной тревоги.

  Автобус ехал через Ульяновск, на выезде из города он стал спускаться, почти по серпантину ("Как в горах", - подумалось ему), и тут он увидел Волгу. Не реку, а нечто непостижимое, такое, что аж захолонуло в груди. Автобус уже въезжал на мост, и он, как детсадовец, приник к стеклу, пытаясь вобрать, запечатлеть в себе неизвестно что, глядел и не мог наглядеться. Какой потрясающий простор, какое мощное пространство воды. Волга - от края и до края, - была больше поля его зрения, больше его понимания, он не мог вобрать ее всю разом, он тонул в ней. А когда представил глубину под этой поверхностью, представил этот объем воды, и что больше всего ошеломило, - воды движущейся, не стоящей на месте, а каждую долю секунды обновляющуюся в движении, и когда представил века и века, через которые протекли эти воды, ему стало торжественно и страшно. И счастливо, - он пережил эту встречу. Что он? Что все его проблемы? Светка, банк, квартира, завод? Он со всем этим в себе не песчинка даже, не капелька этой великой воды, - нечто неизмеримо меньшее и, в тоже время, - признанное живым, призванное в этот мир, получившее разрешение стать не капелькой даже, но малой толикой капельки Великой Реки.

  Ему сделалось страшно. Он, допущенный в эту жизнь на секунду, чем он занят? Чем он был занят все эти тридцать лет? Тут он и ощутил существование Бога. Не понял, а именно ощутил. Ибо только Его волей - неведомой и всеобъемлющей - могла существовать такая река, во всей ее вечности и глубине.

  Автобус давно уже мчался по трассе, а он все еще чувствовал Волгу. Понять Волгу было, как понять себя, и понять, что есть Россия, и что он русский, и задохнуться восторгом этого чувства. Россия - река, как Волга, движущаяся сквозь века, но осознать ее еще сложнее. Он лишь смутно чувствовал радостную тревогу в душе: он со всей своей ничтожностью, с мгновенностью своего бытия, он - сейчас - течение России, как и эти люди вокруг: как миллионы невидимых, неведомых других людей - все испаримся, исчезнем, но с нашим исчезновением река тут же обретет новые капли, питающие собой ее неизбывность. Река неисчезаема, вечна.

  Ему дано было понять Волгу, понять, что есть и нечто большее: Россия, недоступная пока его зрению, и есть, теперь он точно знал, - есть Бог. Ни Россия, ни Волга немыслимы без Него. Он подумал, было, что русло России - Православие, но тут же остановился, чувствуя непосильность мысли, и, боясь случайными, суетными словами разрушить открывшееся. Хватит ли жизни, чтобы понять, Сергей не знал. Но жить он должен иначе, чем жил, или зачем все это?

  Но вот уже неделя, а он все еще жил прежней жизнью. Выпивал с Сашкой, а как иначе? Тот бы обиделся. Значит, произошедшее ничего не изменило в нем? Значит, ничего не было? Показалось? Он твердо знал - было. И твердо знал, что обязан сделать выбор. И был почти уверен в том, какой выбор сделает. Но все катился по инерции, не решаясь и не понимая, что и как надо изменить, эта жизнь была привычна, а та неведома. От этого и неуют в душе, и тревога.

  * * *

  Квартиросдатчик уже ждал его. В руках у Сергея была сумка, и поролоновый матрац, который Сашка вручил ему, буквально отобрав у жены. Ехать и, правда, оказалось недолго, с полчаса, чуть больше. Квартира оказалась на восьмом этаже, но лифт работал. Оставив вещи, Сергей прошел с квартиросдатчиком до паспортного, и тот по дороге показал ему и почту, и магазины, и сберкассу. На предложение обмыть вселение, Сергей ответил отказом:

   - Не пью, даже с другом "на посошок" отказался. А то одна знакомая пугала: "Здесь все пьют", - так что лучше не начинать. Да и не на что особо, я ведь на самом деле тебе все отдал. У друга стольник занял, а жить до первой зарплаты.

   - Тогда, счастливо. А за деньги не переживай, они: может, мальчонку моего от голодной смерти спасут, - мужик улыбался, но было видно, чувствовал себя неловко.

  Сергей неторопливо шел по улице. Район, как район. И пьяных вроде не видно. Он купил кефира, творога, хлеба и решил: обойдусь, экономить надо, на сколько эти сто тысяч тянуть, - неизвестно. Вечером маме надо позвонить, а то уехал: ни слуху, ни духу, хотя так и обещал, - пока устроюсь... С семи тариф льготный на переговоры, в два раза дешевле, заодно и картошки возьму, творог каждый день есть не будешь.

  Сергей открыл непривычную еще дверь, вошел, и смог только развести руками. В углу на свернутом поролоновом матраце, поникнув головой, сидел печальный квартиросдатчик.

   - Извини. Паспортный с четырех, а не с двух. Где, думаю, мотаться буду? Бутылочку взял, колбаски, угощаю. Может, отметим все-таки?

   - Говорю же: не пью, - ответил Сергей, и испугался, что второй раз мужик не предложит.

   - А кто говорит: "пить"? Мне самому в паспортный, и домой быстрее надо, сына из садика забрать, парень у меня - боец. Но по сто грамм...

  Сергей ушел на кухню мыть привезенные от Сашки бокал без ручки, железную кружку, и ковшик с облупившейся эмалью. Из комнаты раздался грохот.

   - Надеюсь, не водка? - крикнул Сергей, набирая воду.

   - И водка тоже, - послышалось из комнаты.

  Квартиросдатчик уже по хозяйски раскатал матрац и уселся на него, скрестив ноги. Видимо, во время этой операции он и задел бутылку, так как на полу блестела бесформенная лужица. Тут только Сергей подумал, что у него нет половой тряпки, а грязь в квартире, - одной пыли сколько.

   - Даже вытереть нечем.

   - Ладно, садись.

   Сергей протянул ковшик с водой

   - На. Я не запиваю.

   - А ты посмотри на воду. Какое уж, - запивать, ею и руки мыть нельзя.