Впервые за тридцать три года своей жизни Гордеев держал пост. И только начал приходить в себя от будничной грязи, случайных выпивок, телевизионного отупения, только ощутил светлый тон души, как был ввергнут в мощную круговерть, тащившую его обратно. Жена, осуществив давние угрозы, подала в суд на взыскание алиментов. О чем он был извещен повесткой, приглашавшей на встречу с судьей.

  История эта началась месяца два назад, когда жена приобрела себе третью пару зимних сапог, заявив:

   - Теперь еще чернобурку на воротник...

  Он взорвался:

  - Совесть у тебя есть? У дочери ни валенок, ни шубы, младший опять в джинсах будет ходить? Зимой! Лыжные штаны ему надо, сколько раз говорил? Чернобурку! Обнаглела!

  Он перестал отдавать ей деньги. С двух зарплат и неожиданной премии купил дочке шубку, сыну - теплые штаны, обшитые болонью. Жена требовала денег.

  - Мне лучше знать, что надо детям?

  Он молчал.

  - Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому! На алименты подам!

  - Они ведь там не свихнулись еще, - как человек никогда всерьез с системой не сталкивавшийся, Гордеев был вверен в разумности и справедливости государственных институтов. - Алименты на детей, а не на ...- выругался он.

  - Посмотрим!

  Подобные разговоры участились с началом поста. Душу охватывали возмущение и ненависть. Он усилием воли гасил эти вспышки. Во время поста дух должен быть ясен и спокоен. Отыскать в себе добра к жене он не мог, но пытался хотя бы держаться в равновесии. Она бесилась, затевая скандалы, он отвечал, но, опомнившись, уходил. Молился: "Господи, дай мне силы выдержать испытания, прости Господи...". Его молчание вызывало ещё большую злость в ней. "Что происходит? - недоумевал он. - По натуре она вроде бы не хапуга, знает, как он относится к ребятишкам, знает, куда потрачены не отданные ей деньги, и не скажешь, что ей наплевать на детей. Но что тогда происходит с ней? Что толкает её на это?".

  Получив повестку, понял, - добить решила. Ничего я там все объясню. Обе зарплаты, не отданные ей, почти полностью потрачены на детские вещи, и премия тоже. На что она рассчитывает? Нервы помотать хочет?

  Суд располагался в одном здании с отделом милиции, только в отдел двери двойные, пошире, а в суд - одна, обычная, да еще и не открывающаяся полностью, из-за налипшего на крыльцо снега, так что Гордееву пришлось буквально протискиваться. Поднявшись по темной лестнице на третий этаж, он увидел табличку с выведенным бронзовой краской словом "СУД". Пройдя по коридору, нашел нужный кабинет, сверил с повесткой: сюда.

  В просторном кабинете сидела мелкая женщина в светло-сером, строгом костюме с соответствующим выражением лица.

  - Вот. - Он протянул повестку,

  - Паспорт?

  - Там не написано, что надо с паспортом.

  - Вы пришли в государственное учреждение.

  - Интересно, кто по такому делу мог вместо меня прийти?

  Было ясно - понимания здесь не будет. Но Гордеев все равно попытался объяснить. Судья равнодушно смотрела в сторону.

  - С заявлением ознакомились?

  - Почему Вы меня не слушаете?

  - Возражения есть?

  - Есть, я трачу деньги на детей, я купил...

  - Может у Вас и чеки есть?

  - Есть... Я... Вот...

  - Не надо. Суд установит истину.

  - Но я такой же гражданин страны, как и моя жена. У нас равные права перед законом. Вы должны...

  - Вы свободны, - судья демонстративно читала лист машинописи.

  - Я по сути своей свободен!

  Гордеев волновался. Воля его столкнулась с отлаженным до равнодушия государственным механизмом. Он был очередным, кого предстояло пережевать и выплюнуть. Единственное, что оставалось не ронять себя. Но вместе с его жизнью хотели перемолоть жизни его детей. И он не сумел удержаться на холодной ноте. Ещё что-то говорил, говорил, говорил...

  Потом, жадно затягиваясь папиросой, пытаясь усмирить сквозную и внутреннюю, и телесную дрожь, раз за разом прокручивал разговор: так надо было сказать... нет, так... Нет, все бесполезно. Ненависть переполняла его, стояла высоко у горла, готовая в рвотном спазме вырваться наружу. " Господи, что со мной? Я должен простить её? Но она же... - взрывалась мысль. - Нет. Простить, простить, простить", - твердил он, как заведённый. Постепенно, однако, успокаиваясь, приходя в себя. Разминая очередную "беломорину" ещё чувствовал, как подрагивают руки, но уже владел собой. Хотелось выпить. Водки. Стакан. Отрешенно подумал: "Если бы не пост, я, наверное, убил бы её, напившись. - Ему стало страшно от ощущения, что он действительно мог сделать это. А он чувствовал - мог. Даже трезвый. - Боже, какой грех. - Остановился. - Куда я иду? И куда идти? Что делать?" Вдруг осенило - недалеко церковь.

  Утренняя служба закончилась, вечерняя еще не началась. Храм был закрыт на уборку, но не заперт. Гордеев вошёл. Неслышно двигались женщины в черном, подметая, чистя подставки для свеч, быстро, но беззвучно, с опущенными глазами. Сумеречно, даже лампадки потушены... Покой и тишина. Он остановился у иконы Христа. Просил прощения, сил, каялся, молил уберечь и сохранить детей. Свечу, не зажигая, положил возле иконы. Надо бы со священником поговорить, рассказать все. Но как подойти? Как начать, будет ли батюшка его слушать? Гордеев стеснялся.

  Господи, только пред Твоими очами склоняю голову. Жив лишь Твоею милостью, и спрашивать - Тебе одному. Каждый день судим я Тобою, ибо судьба - Суд Твой.