Наталья послушно пила. В бумажном колпаке походила на маляра, присевшего на перерыв в работе. Однако вскоре поднялась. Поблагодарила фотографа и живописца. Почему-то их одних. И пошла.
Плуготаренко смиренно тронулся следом. Медленно передвигал высокие рычаги. Чем-то напоминал колченогую собаку, хромающую позади хозяйки.
Собака робко просила идущую женщину в колпаке:
– Вам бы не ходить сегодня больше на работу. А, Наталья Фёдоровна? Ведь 35 сегодня на улице. Посидели бы лучше дома. В прохладе. А?
Наталья забыла о жаре. Она шла в другой ад. В ад, созданный её дорогими товарками. Где в сплетнях ей вариться вечно.
Остановилась, не дойдя до окон почты. До обзора из них.
– Юрий Иванович, не провожайте меня дальше. Прошу вас. Поезжайте домой. Я вам позвоню. – И добавила: – Обязательно.
Обрадованный Плуготаренко торопливо снимал уходящую женщину в измявшемся широком платье.
Женщина сдёрнула дурацкий колпак, бросила в квадратную урну у почты. Тяжело взбиралась на крыльцо.
<p>
<a name="TOC_id20245292" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20245294"></a>6
Вера Николаевна застала сына у телефона. Понятно. Ждёт звонка. Даже не секрет – от кого. А пока в руках держит старый-престарый журнал. Который она сама достала вчера из шкафа. Чтобы перечитать понравившийся ей когда-то переводной роман.
В детстве и юности сын любил читать, читал много. Меньше стал читать только после Афганистана. Но уж если вещь захватывала его, то читал как прежде: пока не перевернёт последнюю страницу – книгу или журнал не отложит.
– Нравится? – спросила Вера Николаевна.
Сын не ответил, поехал к себе, держа раскрытый журнал перед глазами. И про телефон забыл.
– Поужинай сперва! – крикнула Вера Николаевна.
Сын её не услышал.
Роман назывался «Рэгтайм».
Поражал перевод его, сделанный шумно известным писателем. Советским когда-то. К прозе которого Плуготаренко, в общем-то, был равнодушен.
У профессиональных переводчиков, как казалось всегда Плуготаренко, давно сложился единый стиль перевода. И не плохой, и не хороший. Усреднённый. Перетаскиваемый ими из книги в книгу, из одного журнала в другой.
Этот перевод ломал все каноны. Переводчик, молодой в ту пору писатель, казалось, сам написал этот роман. Как будто никакого англоязычного акына с его функциональным языком – просто не было. Причём написал как роман русский, написал блестяще, как сам свои вещи никогда не писал. Вот это поражало больше всего. На каждой странице он словно говорил профессиональным переводчикам: вот как надо переводить, вот как надо писать, уважаемые.
Ужинать на кухню сын вплыл всё так же – с журналом у глаз. Пережёвывал какую-то еду, чем-то запивал из стакана. Перевернув страницу, вновь складывал журнал вдвое и подносил к лицу.
Мать мыла посуду. Сын читал рядом, за чистым кухонным столом.
– На вот, – сказала Вера Николаевна и подала бумажку: – Телефон Ивашовой. Мне Баннова его сегодня дала.
Сын сунул бумажку в карман. Пропустив мимо ушей и «Ивашову», и «Баннову». Не удивился даже, что Баннова, оказывается, помимо прочего, держит в голове всю телефонную книгу города.
Опять покатил к себе, по-прежнему удерживая раскрытый журнал у глаз.
Читал всю ночь. Рано утром, не обращая внимания на возмущённые возгласы матери («Юра! Опомнись! Не звони! Шести нет!»), натыкал номер. На лупоглазом аппарате:
– Наталья Федоровна, вы читали «Рэгтайм»? (Ни «здрасти», ни «прощайте!».)
– Кто это? – спросил заспанный женский голос
– Это я, Плуготаренко.
И опять – как следователь на допросе:
– Вы читали «Рэгтайм»?
Во дворах только-только начали заходиться в оргазмах утренние иномарки, люди ещё спали, но уже через минуту-другую мужчина и женщина – словно одни во всей вселенной – наперебой пели в телефоне аллилуйю роману «Рэгтайм».
Иногда, правда, сбивались с восторженного тона и начинали спорить. И больше всего почему-то о переводчике как о писателе. О произведениях его самого.
– …Да переводом этим он затмил всю свою прозу, – горячился Плуготаренко. – Понимаете – затмил! Он переплюнул самого себя! Это не перевод даже. Это интерпретация романа американца. Роман им переписан заново. Это перевод на тему, по мотивам. Это русский роман об Америке. Оригинал наверняка бледнее перевода. Просто нет таких слов в английском языке, чтобы написать так здорово. Взяты герои у американца, фабула, сюжетные ходы – и написано всё заново. Как переписал бы бледную вещь хороший редактор. Ещё раз скажу: Аксёнов переписал акынский роман. Переписал гениально. Если бы Доктороу знал русский язык, он бы ахнул, увидев, как засияла его вещь.
Наталья спорила, говорила, что сам роман Доктороу велик и написан хорошо. Что «Рэгтайм» на русском языке – это сплав гениального английского текста и не менее гениального русского перевода. Что Аксёнов, наверное, долго ждал такой роман, искал и нашёл, наконец, дождался. Что после него он вряд ли что-нибудь переведёт ещё так же хорошо. Потому что переводить с английского, судя по «Иностранке» последних лет – в общем-то, нечего.
