В раскалённую машину Андрея влезли как в душегубку. С трудом разместились все. Поехали. Малышка в ползунках и панамке сидела на колене у Табашникова, хлопала ручками переднее сидение. Как мотоциклист – газовала. Вскоре Табашников почувствовал горячее тепло, а потом и недвусмысленный запах. Мотоциклистку вытащили из машины, в кустиках стали мыть. (Управлялись мать и бабушка. Мать поливала из бутылки, бабушка без церемоний орудовала.) Снова подали Табашникову. «Па-пе». Сами влезли. Поехали. Ваня с превосходством смотрел на сестру. Он уже вышел из такого возраста. Давно. «На! – сунул дармовую куклу. – Но только попробуй ещё!» Юлечка начала взмахивать тряпичной куклой. Стукать впереди лысину Агеева.

Весело доехали.

Табашникова не отпустили, пока не поужинал со всеми. На просторный стол в большой комнате подносила сама молодая хозяйка. Сегодня она не ходила на работу в банк. Сегодня в банке выходной. Андрей Агеев брал бутылку с дорогим выдержанным вином как драгоценный карат. Подливал понемножку. Бокалы были высокие, красивого стекла. Хорошо живут молодые Агеевы. Против Путина с плакатами бегать не будут. Это точно. Табашников подносил окрошку ко рту и смотрел на богато обставленную комнату. Будто попал сюда в первый раз. Мебель стильная, под старину. Наверняка из воробьянинского ещё дворца. Будто замазанные картины непонятно на какую тему. На двух стенах. Люстры нет – модный космодром, лупящий с потолка. Вольная тахта. Больше похожая на раскинувшееся джакузи. Домашний высокий кинотеатр. Пустой, правда, сейчас. Два больших мягких кресла перед ним. Одно вслед другого. С прыгающими Ваней и Юлечкой. («Ну-ка, дети, за стол!») Будто едущими на слонах на водопой. Где-нибудь в Индии. Да-а.

Даже Геннадий и Маша (казалось Табашникову) притихли перед этим богатством. Точно родственники из деревни. Из села. Уминали на коленях ручки. «Хватит, хватит!» – всё время останавливала половник невестки Мария Никитична. И снова складывал ручки. Впрочем, Геннадия хватило ненадолго – цапнул дорогую бутылку и начал плескать по бокалам. И сам дерганул первым. Явно порушив всю церемонию за столом. Чего сын не одобрил. Нет, не одобрил. «Ты бы, отец, закусывал (чем дорогую бутылку хватать)».

Два друга выпили и водки, слегка закосели. Курили на лоджии. Табашников, примериваясь затянуться, поинтересовался:

– Сколько он получает?

– Да кто ж его знает. – Агеев цирганул слюной куда-то вниз. Кому-то внизу на голову. – Разве он скажет.

Покачивались. Закат падал. Как незрячий. Как слепец.

– И жена банкирша… – размышлял Табашников.

– Да нет. Простой менеджер. Сидит в окне, за стеклом. Оформляет вклады.

Табашников снова примерился. Чтобы затянуться.

– Всё равно. Огребают, наверное…

– Ну, вы что пропали?

На лоджию вплыл Андрей Агеев. В брюках от дорогого костюма, в рубашке с запонками, с пузом, взятом дорогими подтяжками. И это – несмотря на духоту после жаркого дня.

– Ещё же кофе с коньяком…

Церемония, оказывается, не закончена.

– Да мы сейчас, – засуетились два друга. Искали, куда бы окурки. (Некуда!) Кинули вниз. Агеев опять плюнул. Кому-то на голову. Пепельниц в доме не было. Ни одной. Агеева заставляли крутить педали. На тренажёре. Если не помогало, гнали курить на улицу.

Агеев говорил: «Женя, мне до сих пор снятся мои стройки. Летние, осенние, весенние. Вся грязь их, несобранность, безобразность. А тут я прихожу к дочери на Котова, в её собственный дом, и вижу наяву тот же самый строительный кошмар и безобразие во дворе. И главного дурака-строителя. Моего любимого зятя Валерия. Который пилит, режет, варит металл и бросает. Ничего не доделав. Ну как на такое полудурство смотреть, Женя? Мне, бывшему строителю? Прорабу!»

Табашников отворачивался, боролся с лицом, боялся смехом обидеть строителя-прораба.

Впервые увидел дом Ирины Агеевой и её саму весной. В марте или апреле. С улицы дом выглядел замечательно. Одноэтажный, но высокий. С высокой острой прибалтийской крышей. Со сплит-системой на стене. С зеркальными стеклопакетами, с ребристыми поднятыми рольставнями. Входя за Агеевым за железные ворота, Табашников всё оглядывался на крышу и ящик сплит-системы. Точно хотел запомнить их на всю жизнь. Богато живут.

Однако двор удивил. Напоминал строительную площадку. Какой-то разгромленный слесарный цех. Везде разброс, неразбериха. Из железа, досок, труб. Какие-то грязные слесарные верстаки, заваленные железяками и инструментом. Газовые баллоны. Валяются как попало. Прямо на земле. Ноги можно переломать.

– Почему у них так? Геннадий? Всё переделать хотят?

– А! Зять это всё. Не обращай внимания. (С Агеева слетела всегдашняя весёлость и оптимизм. Был хмур. Тогда это показалось Табашникову странным.)

В доме суетилась приодевшаяся женщина лет сорока пяти. С длинной ниткой белого жемчуга, в модном платье с мешковатым подолом, схваченным внизу оборкой. В туфлях на высоком каблуке. Этакая пухленькая конфетка трюфель. Совершенно не похожая на отца, а скорей на мать. На Марию.

Познакомились. Табашников нежно пожал пухленькую ручку.

– Проходите, проходите, Евгений Семёнович! – тараторила женщина, приглашая в довольно большую комнату с двумя окнами в просвечивающих лёгких шторах. Отца словно бы и не видя.

На белоснежном столе всё уже было приготовлено. Бутылка шампанского – как наполеоновский солдат на часах у тучного букета роз. Ещё две бутылки с вином. Гранёный графин с водкой. Два ряда чистых тарелочек с приборами, с высокими бокалами и рюмками при них. Тут же ожидающее оливье в ладье, колбаска на тарелочках, сыр. Солёные огурчики даже под водку.

Для пущего эффекта Ирина Агеева включила люстру. Эдакую испанскую королеву в рыжих буклях. Богато живут дети Геннадия, таращась на люстру, опять подумал Табашников. У одного космодром с потолка, у другой – королева.

Ослеплённый увиденным, Табашников не сразу заметил какого-то мужчину у стены за электрокамином. Тот стоял как дополнение к комнате, как её тень. Свесив голову и скрестив на груди руки.

– Валера, подойди, познакомься.

Мужчина отделил себя от стены, нехотя отдал длинную узкую руку (длань) Табашникову.

Однако у стола начал толкаться с Агеевым. С тестем. Не мог разойтись с ним. Или хотел захватить выгодное место. Оказался на отшибе. Возле Ирины захватил место отец. Точно отгородил дочь от зятя. Говорил что-то ей и уже разливал. Досталось, правда, и Валерию.

Встали. Подняли рюмки (Ирина бокал). «За знакомство!» Тесть и зять опять начали сталкиваться. Теперь локтями. Показывали приёмы самбо над столом. Но умудрились не чокнуться друг с другом. Сели. По полрюмки, но выпили.

Валерий начал есть оливье. Загребать ложкой. Знал, в какой руке держат вилку, а в какой котлету. Посмотрел исподлобья на Табашникова:

– У меня восемь рабочих специальностей. Восемь дипломов. – Распрямился, стал загибать пальцы: – Шестой по токарному, пятый по слесарному, сварка газовая и электро…

– Валера, Валера! – сразу прервала жена. – Принеси, пожалуйста, соль в солонке. И перец, перец не забудь! Он в среднем ящике!

Валерий пошёл, удивлённый. Принёс, поставил. Про него уже забыли. Жена и тесть оживлённо говорили, будто боялись остановиться. А парень с большой мордой (Табашников) застыл. И глаза его весело бегали. Будто хотели в сортир.

Валерий сел. Чуть погодя попытался ещё. Этому. С бегающими глазами. Ну, у которого нос пипкой. С большими ноздрями:

– В этом году буду строить катамаран… – И его опять отослали на кухню. Ещё за какой-то хреновиной. Теперь в какой-то банке она. Где-то на четвёртой полке. Где она там, мать её!

Возвратился, поставил банку. С лечо, мать вашу.

Когда провозглашались тосты (вскакивал, старался этот парень с ноздрями) – опять начиналось самбо над столом. Между тестем и зятем. И оба падали на места неудовлетворёнными. Успев дёрнуть из расплескавшихся рюмок только остатки.