Точно густо соря за собой этими самыми пешеходами, которые сразу же начинали перебегать дорогу по всем направлениям, на малой скорости приближалась «Волга» с матушкой-гаишницей за рулем. Доверяя оставленным (разбросанным) пешеходам вполне, матушка умеренно профилактировала, удерживая микрофон у лица, как крест: «Переходите улицу только по обозначенным переходам…»
Проехала мимо. Всё так же вещая, профилактируя. Кропин опустился на ближайшую скамью.
Приближался праздник. На фасаде здания напротив, с краю, уже висел человек со всем своим рабочим звездъём на груди. В ряд к нему подвешивали на здание соратников… Сдёрнутые с земли верёвками, они испуганно болтались в воздухе, однако быстро выправлялись, гордо плыли наверх.
Проходя, какой-то мужичок поведал Кропину: «Алибаба и сорок разбойников!.. Вон они. Висят… Хи-их-хих-хих!..»
Дальше шёл. В затрапезном плащишке, в шляпке. Оглядывался на фасад. И другим уже, тоже сидящим на скамейках, показывал на Руководителя и его ряд. И совсем заходился от смеха.
Кропин смотрел то на «Алибабу», то на его «разбойников». И начал дико, истерично хохотать. Его подкидывало в мешочном плаще, как чёрта в торбе. Идти в таком состоянии к Калюжному было нельзя. Просто невозможно! Ха-ах-хах-хах!
<p>
</p>
Вечером опять сидел на той же скамье, никак не мог заставить себя перейти дорогу… Уже висели над упавшим солнцем грязные кудели облаков. Было безветренно, тихо. Осенние, прокалённые, остывали на противоположной стороне улицы клёны…
Когда смерклось, с ветерком прибежал и стал сечь лицо мелкий дождь. Чёрный асфальт заблестел, как река. Однако окна дома напротив продолжали теплиться, дремать. На Генерального и Членов, как на кресла в театре, до утра будто накинули серый саван…
– Закурить не найдется, дед? – спросил весёлый голос. Весёлые, молодые придвинулись к Кропину глаза.
– Не курю, сынок… Извини…
– На свидание пришёл, а? Дед? А если старуха узнает? Ха-ха-ха!
Кропин смотрел на мальчишку лет семнадцати, на его странные, тонкие ноги в спортивном трико… Парень был инвалидом…
– Не узнает, сынок…
Мальчишка смеялся. Почему-то раздетый, несмотря на дождь и холод, в одной рубашке…
Сильно выгибая грудь, махаясь локтями, он заширкался от Кропина через дорогу. Сжатые ноги его сминались, гнулись, как ветки. Кропин думал, что он ковыляет в этот дом напротив, но парень прошёл вдоль дома, свернул за его угол и пропал.
Наверное, полчаса прошло, и весь час, а Кропин всё сидел, не чувствуя холода, сырости, не находя сил подняться и тоже идти через дорогу. И в последний раз мимо прокатила говорящая вперёд гаишница. И рябили в плачущих глазах старика точно разбрасываемые с задка «Волги» пешеходы, как разбрасываемые мелкая галька и песок…
Опустошённый, поднялся. Пошёл к далёкой автобусной остановке.
Ночевал у Кочерги. На раскладушке. Лежал, вперив взгляд в потолок, где от света лампы, бьющего вверх, образовалась и дрожала какая-то накалённая заводская шестерня. Всё время меняющаяся, надоедливая. И пора было выключать весь свет, но Яков Иванович на тахте взялся, видите ли, читать перед сном детектив. Причём читать, всё время громко комментируя прочитанное: «Митя, многие слова, как и люди, бывают ложно мнимы. С понтом, как сказали бы на зоне. И слова эти произносятся всегда с придыханием, с большим пиететом. Вот смотри, здесь: Табельное Оружие. (Прямо-таки священное оружие!) Что это за оружие такое? А это просто пронумерованное оружие. И всё. Его выдают под расписку. Милиционерам, оперативникам. «Я был убит из табельного оружия!» А? Какая честь для меня! Это вам не просто из пронумерованного – из табельного! Грохнули, попросту говоря. Понимаешь? Вот такие и люди порой. В петушиных перьях. В таких случаях хорошо выражение: а король-то голый!..»
Кочерга смотрел на Кропина. Тот на удивление молчал. Странный сегодня наш Митя. Скошенный какой-то… Кочерга вновь уходил в чтение. Но ненадолго: «Или вот! Смотри! Из той же оперы. Контрольный Выстрел В Голову. А? Безжалостно добили! Вот как это по-русски называется! Но нет – «контрольный выстрел в голову». Прямо профессора, а не убийцы…»
Кочерга снова ждал от друга хоть каких-нибудь слов. Из-за светящего тюрбана настольной лампы выглядывал каким-то прокопчённым турком… Но Кропин всё так же молчал, уставясь на дрожащий самокал на потолке…
– Что с тобой, Митя?..
Кропин ответил, что всё нормально. Не стоит беспокоиться. Повернулся на бок. Стал таращиться теперь на тряпичный коврик на стене. Где в розвальнях неслись парни с девками, краснощёкими, как яблоки, а бегущие кони шеи выгнули гуслями звончатыми… Кропин готов был заплакать. В трусости своей, в нерешительности он не мог признаться никому…
Он вошёл в подъезд этого дома с подвешенным Центральным комитетом на другой день, в полдень. Шагнул за тяжёлую дверь с ручкой в виде чугунного зверя…
«Виталий Иванович, простите… К вам из института…» – Домработница в кокетливом фартучке пропустила Кропина в кабинет. Затем прикрыла за собой дверь.
Как и ожидал увидеть Кропин, – книг было много. Очень много. Тихие, безвольные, они стояли и на стеллажах, и в книжных шкафах вдоль всех четырёх стен огромного кабинета. А за письменным столом владыкой всего этого гуманитарного государства восседал жёлчный старикашка со свинцовым хохолком и старческими пятнами по лбу и щекам. Кропин его не узнал. То есть не узнал совсем! Как говорится, встреть на улице…
– Что вам?.. Принесли что-нибудь?.. – приняв Кропина за курьера, перестал писать Виталий Иванович Калюжный. Академик. Член-корреспондент Академии Наук СССР.
Подходя к столу, Кропин заговорил почему-то высоким страдающим голосом. (Сам себя не узнавал!) Как какой-то ходок. Как крестьянин в лаптях. Как будто явился всё с той же алтайской заимки. Что и Елизавета Ивановна Левина к нему, Кропину, два месяца назад:
