За воспоминаниями незаметно летело время. Второй раз тётя Таля подогревала самовар. Сама подсаживалась к столу, но больше молчала. Это была крепкая ещё, в теле, кержачка с неувядшей тугой косой. Гораздо моложе Макарова. Как рассказывал Колыванов, Анатолий отыскал её где-то в Амурской области, когда сам плавал по Амуру… Детей у них не было. Женщина с невысоким лбом, обрамлённым мелко свитыми волосами, с затаенной грустью смотрела на Новосёлова. На Сашу… Больше, чем остальным, подкладывала ему конфет и печенья, как бы говоря: ешь, детка, ешь!..

     Из-за стола поднялись, когда закатный свет упал в алойные рощи на подоконниках. «Ну, дядя Толя, крепкого вам здоровья. Поправляйтесь!» Новосёлову хотелось плакать. Держал в двух руках скелетную, точно раздробленную, кисть со всеми косточками пальцев, воротил лицо к окну. Свободной рукой, «косточками», Макаров побрякал у него на плече, дескать, не горюй, пацан, не подведу, мы ещё повоюем!.. Когда вышли, Александр от слёз не видел двора. Колыванов тоже спотыкался, отворачивался…

     Сидели на вершине горы, в полусотне шагов от покинутого домика. Жадно курили. «Не поверишь, но он каждый день заползает сюда. Вот на это самое место. Сидит на траве и смотрит на реку… Часами… И я его тут находил, и Таля каждый раз за ним сюда приходит… Только этим одним и жив, бедняга…»

     Тоже смотрели на реку. Ветер стих. От закатного солнца пришёл и стоял над рекой вселенский яркий свет. Плыли и плавились по самой реке капища золота. Внизу, в тени горы, мужичок на куцей лодочке работал вёселками. Сплывал быстро и спокойно. Как утица…

<p>

 </p>

     Вечером мать и сын пришли на кладбище. Они стояли на широкой притемнённой горе, словно на гигантском плоту, отплывающем в другую страну. Ветерок обдувал их. Улетал в небо как в парус…

     Они долго убирали дорогую им могилу. Потом пошли, стали спускаться к городу, к замерцавшим его огонькам.