Надя зажмурилась от внезапного словесного обстрела и попыталась рассортировать в голове груду вопросов. Хотя бы на две кучки: важные и вежливые.

– Все прекрасно, Томас, – ответила она наконец. – Платон всегда мало говорит накануне концерта, ему очень важно сосредоточиться, сами понимаете.

– О да, – понимающе протянул Шульц.

Вообще-то Надя врала. Но что еще ей было делать? Сдавать Платона с потрохами и рассказывать Томасу, что этот гениальный виолончелист превращается в табуретку, когда дело доходит до лингвистики? Сколько ни бились с ним репетиторы в школе, сколько словарных карточек Платон ни развешивал по квартире, сколько приложений ни качал, – стоило кому-нибудь обратиться к нему по-английски, он впадал в ступор и хмурился. Глядя на него случайный прохожий мог бы решить, что Платона вот-вот разобьет инсульт. И чтобы хоть как-то спасти имидж друга, Надя придумала эту легенду про предконцертные медитации.

Больше всего Надю удивляло, как при таком мощном иммунитете от иностранных языков Платон умудряется цеплять девушек в любой точке планеты. Видимо, когда у тебя не живот, а конструктор из кубиков, резко теряется надобность в переводчиках. Не то чтобы Надя ему завидовала, но иногда ей тоже хотелось узнать, каково это, когда тебе не нужно приложение для знакомств. Но разве хоть одного мужчину способен довести до восторга и исступления талант импресарио?

Нет, Наде всегда доставались вторые роли. Вот и сегодня вместо того, чтобы слушать любимую сюиту Баха на репетиции, а потом уплетать настоящие европейские сыры на фуршете для музыкантов, Надя устремилась на встречу с Шульцем. Даже полюбоваться красотами Музикферайн толком не удалось: надо было проверить афиши, программки, уточнить, как идут продажи билетов и обсудить фотосессию после концерта.

Учитывая, что весь день прошел как сплошная полоса препятствий, Надя и не рассчитывала особо на идеальный его финал. Как раз напротив: по всем законам композиции перед развязкой следует кульминация, и грянула она, стоило Наде подойти к помпезному зданию филармонии.

Господин Шульц, невыразительный и бледный, как бухгалтер-вампир, будто нарочно облачился в костюм песочного цвета, чтобы сливаться со стенами и быстрее спрятаться, когда Надя узнает, что он натворил. Прямо над его макушкой красовалась афиша концерта «Новые солисты», и цепкий взгляд Нади сразу выхватил нужную строку. «Platon Barabas (cello)», – гласила она.

Родительское воспитание не позволило Наде взорваться на месте и кинуться на господина Шульца с воплями «Барабас? Вы издеваетесь? Как Карабас-Барабас?!» Конечно, для полноценной кульминации с катарсисом по всем фронтам ей было бы лучше поступить именно так, но зрителей вокруг не было, и масштаба драмы, кроме бедного Шульца, никто бы не оценил. А потому Надя расправила плечи, сверкнула дежурной улыбкой и елейно поинтересовалась:

– Простите, Томас, а вам не кажется, что здесь какая-то ошибка?

– Где? – растерянно заморгал Шульц.

– Мой клиент – Платон Барабаш. Это можно было записать, как «sh» или даже «sch», как у вас в фамилии. Или на польский манер «sz». Или хотя бы галочку поставить над «s», но не Барабас! Как я размещу фотографии афиши в его соцсетях и портфолио, если там ошибка?

– Надия, мне так стыдно! – Шульц скорбно скривил тонкие губы. – Действительно, ошибка. Видите ли, недавно у нас выступал венгр Давид Барабаш, может, вы о нем слышали. Виртуозный кларнетист, его соло Стравинского – это что-то невероятное…

– Я с удовольствием послушаю записи, – Надя твердо отрезала пути к переводу темы. – Но какое это имеет отношение к Платону?

– Фамилия Барабаш на венгерском пишется именно так, и, возможно, наш сотрудник решил взять этот вариант за образец… В любом случае мне очень жаль. Приношу свои искренние извинения, – и Томас сделал шаг назад в тщетной надежде, что прямо сейчас разговор и закончится.

– Спасибо, – Надя шагнула к нему, пока он не затерялся на фоне великой Музикферайн. – Но я бы предпочла, чтобы вы исправили афишу.

– Что вы! – дернулся Шульц. – Мы не можем запустить новый тираж, и концерт уже завтра… У нас это не предусмотрено в бюджете. Но вам повезло: программы еще напечатали не все, и если я успею дозвониться в типографию…

– Успейте, пожалуйста, – Надя нависла над ним тенью возмездия. – И заодно уточните, нельзя ли напечатать пару новых афиш. Заменить хотя бы эти, у главного входа.

– Это очень дорогая полиграфия. Если для вас это так важно, я могу заказать в счет вашего гонорара, но тогда менять придется весь тираж. Могу договориться с руководством филармонии, – тусклые глаза Шульца радостно блеснули: он явно пришел в восторг от своей идеи.

Однако Надя была не готова разделить этот восторг.

– За счет нашего гонорара исправить вашу ошибку, – холодно уточнила она. – Не думаю.

– Но зато вы сможете добавить афишу к портфолио Платона! Это в любом случае огромный плюс, – Шульц приосанился. – Музикферайн входит в тройку лучших залов мира.

– Хорошо, – Надя лихорадочно соображала, как выкрутиться из ситуации, не растратив гонорар.

Отчасти здесь была доля ее вины. Обычно афиши высылают на утверждение заранее, но Шульц юлил и оправдывался, ссылался на плотный график концертов, и Надя пошла ему навстречу, согласившись дотянуть до последнего. Радость от того, что Платон выступит в Вене, затмила организационные мелочи, и теперь пришлось за это расплачиваться. Надя не сомневалась: в Москве ей знатно прилетит от шефа, и про косяки Шульца он ничего слушать не станет. А потому надо было решать проблему срочно и малой кровью.

– Значит, заказать вам новые афиши? – Шульц с готовностью взялся за телефон.

– Нет, пока просто предупредите начет программок, – Надя задрала голову и, прищурившись, оглядела афишу. – А с этим я разберусь сама.

– Что вы делаете? – раздался снизу вопрос на немецком.

Надя покрепче уцепилась за раму афиши: стремянка под ногами опасно покачивалась.

– Все в порядке, я здесь работаю, – отозвалась она по-английски, потянулась выше, рискуя сломать хребет и больше уже никогда не встать на ноги.

По крайней мере, в этом был бы один очевидный плюс: тогда бы ей не пришлось больше скакать вокруг Платона, разгребая бесконечный хаос.

– Могу я увидеть ваши документы?

Настойчивость незнакомца настораживала: простой зевака не стал бы интересоваться паспортом, и Надя рискнула осторожно посмотреть вниз. Там, у подножия стремянки, стоял полицейский.

– Конечно, одну минуту, – выжать улыбку Наде сейчас было так же трудно, как вручную выдавить сок из целого яблока.

Она всю жизнь боялась высоты. На самолетах летала спокойно, но стоило ей оторваться от твердой земли на пару метров, как к горлу подступала паника, хотелось распластаться и зажмуриться. Но других вариантов Шульц ей не оставил, и Надя, сняв зубами колпачок с маркера, начертила заветную галочку над буквой «s» на афише. Platon Barabaš. Не совсем правильно, но хотя бы не Карабас-Барабас.

– Вы понимаете, что это вандализм?

Молодой полицейский смотрел на нее даже не строго, а с каким-то искренним недоумением. И вопрос его прозвучал так, будто он уточнял, осознает ли Надя, что только что нацарапала странный символ на здании Музикферайн прямо перед представителем закона. Видно, бедолага привык к тому, что уличные художники разбегаются от него, едва завидев темно-синюю форму, и не успел еще столкнуться с самоотверженностью русской женщины.

– Я просто исправила ошибку на одной афише, – Надя слезла, и едва ступив на асфальт, почувствовала себя увереннее.

Вообще-то афиша была уже пятая, но окончательно расстраивать австрийского полицейского Наде не хотелось. Она ощутила прилив сочувствия, когда он, открыв ее загранпаспорт, поник, ссутулился и печально выдохнул:

– Русская…

В одно слово он вложил всю тоску, всю разрушенную надежду на тихое спокойное дежурство, а после смены – на вечер с мамой, папой и любимой тетушкой Августой.