— Я в это время была еще маленькой, – сказала я. – В небольшой частной школе училась вместе с детьми других актеров. И мы были изолированы от самого скандала. Однажды мама приехала и забрала меня из школы. В машине были сложены чемоданы, и сидела собака. Мы ехали несколько часов, казалось, вечность, но прошло всего-то шесть.

Сэм рассмеялся.

— Мы приехали к бабушкиному дому у реки, и, думаю, тогда я в первый раз спросила, вернемся ли мы домой. Мама ответила: «нет», — я сделала паузу и потянула другую травинку. – Я даже с ним не попрощалась.

— В Герневилле знают, кто вы?

— Может, кто-то из местных и знает. Бабушка всегда там жила, но все знают ее просто, как Джуд. То, что ее фамилия – Гурье, знает, наверное, только Алан, почтальон. Мама там выросла, но она обрезала волосы, выкрасила их в каштановый цвет и стала Эммой вместо Эммелин. И мы обе используем фамилию Джонс. Почти все оформлено на имя бабушки, а Эмма Джонс никому ни о чем не говорит, — я пожала плечами. – Похоже, все, кто знает, кто такая мама, и почему она вернулась, не лезут, куда не просят. Она будто все еще скрывается.

— Но у тебя есть друзья, которые знают?

— Моя лучшая подруга Шарли. И все.

Чувство вины растеклась из груди по всему телу, и мне стало холодно. Было приятно и жутко одновременно говорить на эту тему. Я изливала душу. Я знала, что мама с бабушкой построили этот пузырь уединения, чтобы защитить нас, но разговор об этом будто выпустил чудовище, которое мы скрывали долгие годы в подвале. Хорошо бы избавиться от него, но теперь мир мог увидеть тот ужас своими глазами.

— Но есть же твои фотографии из аэропорта ЛА, верно? – спросил он.

— Да, точно, — я опустилась рядом, и он удивил меня, взяв за руку. Шея и лицо пылали от нервозности, но я не отпустила. – Это был первый одобренный визит к папе после развода. Когда мне было девять, мама купила билет. Она довела меня до ворот, тысячу раз обняла и отпустила со стюардессой. Она больше меня боялась, что я полечу одна, и даже больше боялась, что за мной погонится пресса, когда я буду с папой. Я прилетела в ЛА, вышла из самолета в сопровождении и ждала.

Я рассказала Сэму и остальное: мне казалось, что ожидание было долгим, достаточно долгим, чтобы некоторые люди меня узнали и стали снимать. Потом я поняла, что люди в аэропорту пытались угадать, кто из родителей приедет за мной, а потом мама прилетела и забрала меня.

— Думаю, она переволновалась за меня в другом городе и из-за прессы. Она сказала, что папа ждал, но он поймет. Видимо, так и было, потому что она забрала меня домой.

Сэм застыл после этих слов, и его молчание вызвало у меня тревогу.

— Что? – спросила я, когда молчание стало напоминать густой туман.

— Ты не читала статьи?

Я повернулась к нему. Он выглядел так, словно собирался сообщить ужасные новости.

— О чем ты?

— Я о том, — начал он, поднимая взгляд к небу, — что в них история немного другая.

Я ждала, что он расскажет, но стало понятно, что нужно подтверждение, что я хочу это услышать.

— Все так плохо?

— Очень.

— Выкладывай уже.

— Думаю, твоей маме пришлось прилететь, потому что твой отец не появился, —тихо сказал Сэм. – По крайней мере, я такое прочитал.

Холодок пробежал по рукам.

— Что?

— Статей было не так много. Но я помню, потому что не было фотографий с тобой после того, как ты покинула ЛА. Я видел снимок, как ты ждешь в аэропорту, и свидетели говорили, что работники пытались связаться с Яном Батлером, но не смогли.

Моя история рушилась понемногу. Хотела ли я знать правду? Или я хотела историю, от которой молчание отца было проще терпеть? Наверное, уже было поздно отступать.

— Он обратился с заявлением, — Сэм повернулся и вгляделся в мои глаза. – Ты не слышала о таком?

Я покачала головой. Когда мы с Шарли смогли набраться смелости поискать в интернете про Яна Батлера, мы попали на обнаженную фотосессию для «GQ», и этого хватило, чтобы отбить желание повторять.

— Он чуть не бросил помощницу под автобус, сказал, что она записала неправильно время, и объяснил, как он расстроен.

Я пожала плечами и сказала:

— Такое возможно…

— Точно, — еще пауза, и моя таявшая надежда. – Он прилетал еще раз с тобой увидеться после случившегося?

Я закрыла глаза.

— Нет, насколько я знаю.

Сэм кашлянул, и неприятная тишина ощущалась грузом на груди.

— Я о том, — начал он, подбирая слова, — может, это и к лучшему. Шарли тоже неплохо, но если бы ты жила в ЛА, твоей лучшей подругой могла бы быть Бритни.

Я безэмоционально рассмеялась.

— Точно. Может, я побрила бы голову, как несколько месяцев назад это сделала она.

— Вот видишь? Это было бы ужасно. У тебя красивые волосы.

Комплимент пролетел мимо цели. Я мысленно поискала слова, другую тему для обсуждения, но когда мне уже казалось, что сердце вот-вот вырвется из груди от напряжения, Сэм спас нас обоих:

— Знаешь, у меня есть теория о котах.

Я растерянно моргнула.

— О котах?

— Да, они мне не нравятся.

— Это твоя теория?

Он рассмеялся.

— Нет, послушай. Мне не нравятся коты, но, когда я прихожу в дом, где они есть, они всегда садятся на меня.

— Потому что принимают тебя за мебель.

Он рассмеялся громче.

— Неплохая попытка. Но моя теория такова: анти-кошачьи флюиды были бы странными для людей, потому что любому не по себе, когда он чувствует чью-то неприязнь, но, может, для кота эти флюиды приятны.

— Котам нравятся негативные эмоции? – спросила я.

— Именно. Им что-то нравится в напряжении.

Я обдумала это.

— Если так, то коты – зло.

— Я даже не сомневаюсь. Просто пока не нашел корень зла.

Я посмотрела на него.

— Как по мне, коты милые. Они не жадные и умные. И крутые.

— Ошибаешься.

Я расхохоталась от этого, позволила смеху прогнать остатки напряжения из-за отца и рассказанного Сэмом. От одной лишь мысли об этом грудь немного сдавливало.

Может, Сэм это ощутил, потому что сжал мою ладонь. И я поняла, что угадала, когда он произнес:

— Прости, но твой отец – козел.

Я издала удивленный смешок.

— Прости, но и твой тоже.

— Я больше не буду смотреть фильмы с Яном Батлером, — Сэм сделал паузу. – Кроме «Шифра», потому что этот фильм просто бомба.

— Эй!

— Прости, Тейт, ничего не поделаешь.

Глава 3

Похоже, мама что-то сказала бабушке – например, быть со мной не такой строгой, дать повеселиться или что-то еще – потому что без ее жалоб и возмущений Лютер и Сэм стали нашими постоянными спутниками в Лондоне. Каждое утро я вскакивала с кровати и быстро собиралась, спешила сесть напротив Сэма, погулять по городу вместе, увидеть его. Мы часами по ночам разговаривали в саду. Он рассказал, что, кроме первых двух лет, всю жизнь провел в маленьком городе, но у него было полно разных историй и теорий, чем у всех моих знакомых.

Каждое утро за завтраком они садились напротив нас: Сэм — с полной тарелкой и игривой улыбкой, а Лютер — только с кофе. На улице они на пару шагов от нас отставали, боролись с огромной картой, которую хотел использовать Лютер, и спорили из-за метро, когда станция «Паддингтон» оказалась закрытой.

В пасмурный день мы прятались от дождя в Национальном историческом музее. Лютер сочинял забавные – и очень громкие – истории о каждом динозавре в Синей зоне, и даже смог уговорить бабушку оставить планы на обед в старом отеле, который она нашла в справочнике. Мы ели бургеры в темном пабе и истерично хохотали, пока Сэм рассказывал об ужасно неудачном эксперименте с доильным аппаратом в его первую самостоятельную утреннюю смену на ферме.

Бабушка не только была не против наших товарищей по путешествию, но и наслаждалась обществом Лютера. После обеда они ушли далеко вперед, направляясь к станции «Бейкер-стрит», а Сэм поравнялся со мной.

— Что самое безумное ты совершала в жизни? — спросил он.