Именно это и происходило в данный момент. Вряд ли причиной происходящего стало нежелание до конца оплачивать оказанную услугу; скорее всего, заказчик просто решил подстраховаться. Понять его было несложно: тот, кто сам редко держит слово, никому не верит, считая надежной гарантией молчания только смерть.

Киллер извлек из-за пазухи увесистый «стечкин», вынул из бокового кармана куртки длинный глушитель и, продолжая смотреть в выбитое зенитное окно, несколькими привычными движениями навинтил его на ствол. Ударом ладони загнав в рукоятку обойму, он дослал в ствол патрон. Сопровождавшие эти нехитрые действия металлические щелчки привлекли внимание голубя, сидевшего на бугристой от многолетних напластований помета ржавой стальной балке перекрытия. Встрепенувшись, пернатый завсегдатай городских помоек повернул голову, устремив на источник побеспокоившего его шума взгляд обведенного оранжевым кружком радужки выпуклого черного зрачка. Киллер поднес к губам обтянутый кожей перчатки указательный палец, призывая птицу к молчанию, и та, словно и впрямь вняв безмолвной просьбе, спокойно отвернулась, втянула голову в плечи, нахохлилась и погрузилась в прерванную появлением чужака медитацию.

Черный японский джип зажег белые фонари заднего хода и, пятясь, почти неслышно выкатился из цеха. По-охотничьи держа винтовку на локтевом сгибе, снайпер свободной рукой указал своим товарищам позиции, которые тем следовало занять. Судя по его жестикуляции, позиции эти располагались в пустующих помещениях второго этажа, откуда можно было вести наблюдение и огонь через выходящие в цех окна. О чем-то коротко переговорив, все трое направились к пустому дверному проему, за которым находилась лестничная клетка.

– Как дети, ей-богу, – пробормотал засевший на крыше наемник.

Подобравшись к парапету, он проследил за машиной и убедился, что та покинула территорию завода. На соседних крышах тоже никого не было; удостоверившись, что это так, наемник пожал плечами и сделал губами пренебрежительное: «Пф!» На каждого мудреца довольно простоты; сам поступая, как бог на душу положит, заказчик отчего-то наивно полагал, что киллер, с которым он задумал расплатиться пулей, станет действовать строго по правилам: явится на место встречи минута в минуту, ни о чем не подозревая, выйдет на середину цеха и безропотно позволит прострелить себе голову.

Ну-ну.

Больше ни от кого не прячась, поскольку прятаться было не от кого, киллер выпрямился во весь рост, указательным пальцем поправил съехавшие к кончику носа темные очки и, держа пистолет с глушителем стволом вниз в опущенной руке, неторопливо зашагал к закопченному, исписанному непристойностями кирпичному оголовку лестничной клетки, что возвышался у края крыши, как ходовая рубка морского сухогруза.

Открыв глаза, Марат сразу понял, что проспал. Ложась спать в два часа ночи, он забыл задернуть шторы, и теперь яркое утреннее солнце, вскарабкавшись на крышу соседнего дома, било прямо в глаза, заставляя отворачивать лицо и жмуриться.

Так, жмурясь, Марат спустил ноги на пол и сел на кровати. Голова сразу закружилась, к горлу подкатил тугой ком тошноты. Ощущение было полузабытое, но хорошо знакомое, памятное с того самого дня, когда он проснулся после школьного выпускного вечера, на котором они с ребятами по неопытности здорово переборщили со спиртным. Его первый тренер по вольной борьбе – там, в Махачкале, – увидев, в каком состоянии его подающий большие надежды воспитанник явился в спортзал, провел с ним воспитательную работу, после которой Марат еще неделю не мог сесть не поморщившись и, наверное, ел бы стоя, если бы не боялся насмешек окружающих.

Часы на прикроватной тумбочке показывали начало одиннадцатого. Утренняя тренировка была назначена на десять; с учетом пробок и всего прочего дорога до спортзала отнимала от часа до полутора, так что опоздал он окончательно и бесповоротно, и торопиться ему, следовательно, было некуда.

Сидя в одних трусах на развороченной постели, Марат потер ладонью колючий подбородок и энергично почесал в затылке. Память от этого не вернулась, зато голова закружилась с пугающей, прямо-таки нечеловеческой силой.

– Ва-а-ай, шайтан, – жалобно пробормотал Марат и, чтобы не свалиться с кровати, снова прилег.

То, что он испытывал в данный момент, во всех своих проявлениях было неотличимо от жесточайшего похмелья. Мысли путались, память была разорвана в клочья, которые на мгновение выплывали из тошнотворно клубящегося в голове тумана только затем, чтобы тут же нырнуть обратно. Смутно вспоминалась белая «шестерка», рука с пистолетом, хлесткие щелчки выстрелов, звон бьющегося стекла, встревоженное, напряженное лицо Ник-Ника и другое, чужое лицо – не лицо, а рожа, спрятавшаяся за толстым пуленепробиваемым стеклом и оттуда, пользуясь полной безнаказанностью, пренебрежительно цедящая граничащую с издевательством чушь…

Кое-как сложив эти разрозненные обрывки в единое целое и проанализировав то, что получилось, Марат пришел к выводу, что помнит не так уж и мало. Чего он не помнил, так это застолья, результатом которого стало его теперешнее состояние. В доме у него спиртного не водилось; домой его привез Ник-Ник, что автоматически исключало остановку в каком-нибудь ночном кабаке. В магазинах нынче спиртное после десяти вечера не продают, с соседями он не настолько дружен, чтобы посреди ночи стучаться в двери и набиваться в собутыльники… Так в чем же тогда дело?

Лежащий на тумбочке мобильный телефон вдруг осветился, басовито зажужжал и, продолжая вибрировать и ритмично вспыхивать разноцветными огоньками, заиграл лезгинку. Пользоваться таким рингтоном здесь, в Москве, было небезопасно – точнее, было бы, не являйся Марат Дугоев тем, кем являлся. Ему периодически приходилось ставить на место агрессивных борцов за чистоту русской нации и московских улиц, и Ник-Ник сто раз пытался уговорить его сменить мелодию на мобильнике, упирая в основном на то, что однажды, отстаивая свои музыкальные вкусы, Марат не рассчитает силы, убьет кого-нибудь насмерть и сядет за решетку. Тренер, конечно же, был прав – как, впрочем, и всегда, – но поступиться гордостью было трудно.

Дотянувшись до телефона и взглянув на дисплей, Марат обнаружил, что Ник-Ник легок на помине. Этого следовало ожидать: тренировка должна была начаться четверть часа назад, и, не обнаружив будущего чемпиона в назначенном месте в назначенное время, тренер забеспокоился.

– Э! – огорченно воскликнул Марат, представив, насколько сильным должно быть это беспокойство с учетом событий минувшего вечера. – Да, – сказал он в трубку, – здравствуй, уважаемый.

– Ты где? – забыв поздороваться, спросил тренер.

Марат тяжело, покаянно вздохнул.

– Дома, – признался он, очень своевременно вспомнив, что машину накануне вечером увезли на эвакуаторе. Ехать за ней теперь предстояло на другой конец Москвы, и едва не сорвавшаяся с кончика языка ложь о пробке, в которой он якобы застрял, прозвучала бы, мягко говоря, неубедительно. – Прости, уважаемый, проспал. Сам не знаю, как получилось, клянусь!

– Проспал? Ну, это еще куда ни шло, – сильно его удивив, озабоченно, но с явным облегчением произнес Ник-Ник. – Ты вчера сколько таблеток принял?

– Таблеток? – изумился Дугоев. – Каких…

Тут его блуждающий взгляд наткнулся на цилиндрический пластиковый пузырек с яркой этикеткой, почему-то стоящий на полу у кровати, и он замолчал, припомнив кое-что еще из событий минувшего вечера.

– Понятно, – сказал тренер. – Я же предупреждал: не усердствуй, препарат сильный. Мог бы, между прочим, и не проснуться. Ох, Маратик, тяжко мне с тобой! Ни в чем меры не знаешь, как маленький, честное слово!

– Прости, уважаемый, – повторил Марат.

– Ладно, проехали, – на удивление быстро остыл Ник-Ник. – Сам виноват, не надо было тебе эту дрянь предлагать, но уж больно ты вчера взвихрился… Короче, что ни делается, все к лучшему. Оно, пожалуй, и хорошо, что проспал. Я тут застрял; когда освобожусь, не знаю…