Поймав себя на этих хвастливых размышлениях, генерал сердито фыркнул, нашарил в кармане еще один леденец, развернул, сунул скомканную бумажку в пепельницу под приборным щитком и, причмокивая, попытался сосредоточиться на деле. Это у него получилось не так чтобы очень. В последнее время на него все чаще накатывали мутные волны сомнений в правильности избранного пути, в том, что из дела всей его жизни когда-либо выйдет хоть какой-нибудь толк. Дурные люди – как сорная трава: сколько ни рви, меньше все равно не становится, и последнее слово в конечном итоге всегда остается за ней.
Вот сейчас, например, он с риском для карьеры и жизни пытается перекрыть канал контрабандных поставок якутских алмазов за границу. Спрашивается: зачем? Чтобы изловить шайку воров и контрабандистов? Так ведь то, что не успел стащить один ворюга, уже назавтра стибрит другой. Стибрит и даже спасибо не скажет дорогому товарищу генералу, который дал ему такую отличную возможность набить мошну за казенный счет. Риск для карьеры и жизни – ерунда, потому что рисковать-то особо и нечем. Жить ему осталось не так долго, чтобы из-за этого куцего остатка стоило сильно волноваться, а в карьере, учитывая возраст и репутацию упрямца и смутьяна, он уже давно достиг потолка, выше которого путь заказан. Денег ему эта авантюра не сулит – он по инерции хранит верность устаревшему принципу: «Я мзду не беру, мне за державу обидно»; новые ордена ему не нужны, да и не будет их, орденов, потому что державе в лице тех, кто ею управляет – вернее сказать, заправляет, – наплевать с высокого дерева и на его старания, и на результат этих стараний, и на него самого. Так на кой ляд он этим занимается, чего, кроме неприятностей, рассчитывает добиться?
Он с невеселой усмешкой покачал головой. Старость – не самое подходящее время для поисков смысла жизни. В его возрасте люди живут по инерции – не живут, а доживают, кое-как продолжая делать то, что делали всю жизнь. Что-то менять в этом возрасте поздно; это время потерь и вынужденного отказа от большинства привычных удовольствий, а не приобретений и новых начинаний. «Вот и живи по инерции, – мысленно сказал он себе, – делай то, что умеешь, и старайся не напортачить. А был в этом смысл или нет, рассудит история. Кабы все так рассуждали: дескать, да какой в этом смысл, чего ради я стану корячиться, – мы б до сих пор на деревьях жили…»
Он знал, что ни с кем и никогда не поделится этими мыслями. Наверное, нечто подобное рано или поздно приходит в голову каждому, кто вообще способен думать на отвлеченные темы, но все помалкивают: что толку попусту молоть языком? Бессмысленно обсуждать и тем более осуждать то, чего не можешь изменить. Но поделиться с кем-нибудь хочется, и чем дальше, тем сильнее. Наверное, именно поэтому раньше люди вели дневниковые записи и корпели над мемуарами, а нынче, спрятавшись за бессмысленными никами, несут разнузданную чушь на интернет-форумах…
Задумавшись о вещах, не имеющих прямого отношения к интересующему его делу, генерал едва не проехал нужный поворот. Спохватившись в последнее мгновение, он резко вывернул руль, опасно подрезав шедший за ним в крайнем правом ряду микроавтобус. Возмущенный гудок клаксона засвидетельствовал тот факт, что водитель микроавтобуса по достоинству оценил этот смелый маневр.
– Сам ты би-би, – смущенно проворчал генерал, немного чересчур быстро загоняя машину в узкий сводчатый тоннель арки, что, пронзая толщу старого, сталинских времен, восьмиэтажного дома, вела в заросший высокими липами и оттого кажущийся особенно темным двор.
Он медленно повел ее по разлинованному полосами света и тени, пятнистому от влаги асфальту, высматривая место для парковки. Мест не было, машины стояли бампер к бамперу по обеим сторонам проезда, забравшись на бордюры, так что, проезжая между ними, слегка отвыкший от самостоятельного вождения генерал побаивался зацепиться боковыми зеркалами. Он поравнялся с нужным подъездом, выжал сцепление и притормозил, в нерешительности глядя перед собой. Вереницы припаркованных справа и слева от проезда автомобилей неровными сплошными цепочками уходили вдаль, теряясь в темноте.
– Вам же хуже, – бросил понятную ему одному реплику его превосходительство, заглушил двигатель и дисциплинированно затянул ручной тормоз.
Подумав, он заодно для надежности воткнул первую передачу, спохватившись, погасил фары и вышел из машины. Снаружи все еще было тепло, но воздух уже начал остывать. Откуда-то налетел легкий ветерок, забрался холодными пальцами под одежду, пощекотал бока, заставив кожу покрыться зябкими мурашками. Генерал поежился, запер машину, опустил ключ в карман пиджака и направился к подъезду, неся в левой руке портфель, а правой шаря по карманам в поисках ключей от входа.
Тощая связка обнаружилась в кармане брюк. Генерал отпер железную дверь подъезда, приложив чип-ключ к контакту электронного замка, и вошел в пахнущий чьим-то подгоревшим ужином полумрак. Из-за дверей квартир доносились мирные вечерние звуки: бормотание телевизора, музыка, людские голоса, детский плач. Где-то наверху лаяла собака – судя по противному визгливому голосу, мелкая, комнатная, из тех, от кого больше хлопот и неприятностей, чем удовольствия, не говоря уже о пользе. Кнопка вызова лифта не горела, на дверях висело отпечатанное на принтере объявление: «Извините, лифт временно не работает». Мысленно отдав должное непривычной вежливости варваров, оставивших восьмиэтажный жилой дом без лифта, генерал начал неторопливое восхождение по лестнице.
Однокомнатная конспиративная квартира, где он изредка встречался с агентами, располагалась на шестом этаже. Там же в тщательно замаскированном сейфе его превосходительство время от времени хранил материалы по текущим делам – не все, а только самые важные, не предназначенные для посторонних глаз. Паранойя – друг чекиста, любил повторять один его хороший знакомый. В этой горькой шутке содержалась изрядная доля правды, но соль тут была не в одной только мании преследования. За долгие годы службы генерал частенько сталкивался с предательством, а в последние десятилетия предательство ради денег из позорного исключения превратилось едва ли не в норму. В данном конкретном случае речь шла о крупномасштабной контрабанде алмазов – то есть об огромных деньгах. Стало быть, и вероятность предательства была чересчур велика, чтобы хранить материалы по этому делу в своем служебном кабинете. Береженого Бог бережет; когда придет время, эти материалы, надлежащим образом оформленные, лягут на широкий, как летное поле военного аэродрома, письменный стол из ценных пород дерева – чей именно, станет ясно, когда клубок размотается до конца. А пока что пусть полежат тут, в норе, о которой не знает ни одна живая душа, кроме особо доверенных, не раз доказавших свою преданность делу лиц…
Поскольку дом строился во времена, когда архитекторы еще не научились экономить на высоте потолков, лестницы тут были достаточно крутые, чтобы вызвать одышку даже у более молодого человека, чем давно перешагнувший порог пенсионного возраста генерал. На площадке между четвертым и пятым этажом он остановился, чтобы отдохнуть и восстановить дыхание. Мысли об алмазах, деньгах и предательстве вызвали вполне прогнозируемую реакцию: переложив портфель в левую руку, генерал запустил правую за лацкан пиджака и привычным движением пальцев отстегнул язычок наплечной кобуры. Прикосновение к теплому от соседства с телом гладкому металлу и ребристой пластмассе удобно изогнутой рукоятки, как обычно, помогло успокоиться, хотя он отлично понимал, что скакать через три ступеньки, паля из пистолета, ему, генералу и, в конце-то концов, пожилому человеку, смешно, глупо и где-то даже неприлично.
Передохнув, он продолжил восхождение, утешая себя тем, что осталось совсем немного. Увы, путь оказался еще более коротким, чем предполагал его превосходительство: едва он миновал пятый этаж и начал штурм последнего лестничного марша, дорогу ему неожиданно преградил какой-то человек, одетый и экипированный, как персонаж шпионского боевика или псевдофантастического сериала наподобие «Секретных материалов». Такое впечатление он производил с первого взгляда; присмотревшись, генерал понял, что вызвано оно миниатюрной видеокамерой, с помощью эластичного ремня укрепленной на голове данного персонажа чуть повыше правого виска. Вмонтированный в камеру светодиодный фонарик был включен, слепя глаза нестерпимо ярким, узким белым лучом. В остальном повстречавшийся его превосходительству человек был одет вполне обыкновенно, а именно в мотоциклетную кожаную куртку, изобилующую металлическими пряжками, заклепками и застежками-«молниями», и черные джинсы, заправленные в высокие ботинки натовского военного образца. На руках у человека были тонкие кожаные перчатки, а на переносице, скрывая глаза и пребывая в явном противоречии с включенным фонариком камеры, поблескивали темные солнцезащитные очки.
