– В Москве навалом ЧОПов, – продолжал полковник, – и среди них попадаются по-настоящему хорошие. Этот город буквально кишит ветеранами спецслужб и особых подразделений, которые будут несказанно рады тряхнуть стариной и заодно поправить свое материальное положение. Чуть что, бежать в полицию – это нормальная реакция законопослушного обывателя на возникшую угрозу. Но мы-то с вами умные, видавшие виды люди и понимаем, что в этом мире просто только кошки родятся…
Проглотив готовые сорваться с губ горькие слова, Николай Николаевич несолоно хлебавши покинул известное всей России здание на Петровке. Ничего нового он тут не услышал; честно говоря, он на это и не рассчитывал, визит сюда был просто частью обязательной программы. Теперь, если принятые им к обеспечению безопасности Дугоева меры покажутся кому-то чересчур крутыми, он может сослаться на этот визит и задать резонный контрвопрос: а что, скажите на милость, мне оставалось делать?
Когда в низком полутемном зальце пользующегося сомнительной репутацией кафе Ник-Ник вдруг заметил смутно знакомое лицо, его интуиция среагировала на изменение обстановки раньше, чем память выдала на-гора нужный файл. «Да вот же он!» – даже не шепнул, а прямо-таки возопил внутренний голос, и, приглядевшись, Безродный понял: да, это вот он самый и есть – тот, кто нужен ему позарез.
Звали его, насколько было известно Ник-Нику, Федором Молчановым. В далеком две тысячи третьем, когда Безродный в качестве инструктора по рукопашному бою повышал квалификацию профессиональных душегубов с Лубянки, парень ходил в капитанах. Впрочем, Николай Николаевич достаточно долго и плотно общался с представителями небезызвестного ведомства, чтобы верить скрепленным гербовой печатью спискам личного состава или даже паспортам своих временных подопечных не больше, чем передаваемым по государственным телеканалам новостям. И имя и звание могли быть другими; о чем опытный тренер мог судить с некоторой долей уверенности, так это о личных качествах того или иного курсанта.
Поначалу Молчанов привлек его внимание тем, что даже во время тренировок и учебных поединков с коллегами не снимал темные очки. На борцовском ковре солнцезащитные очки так же излишни, как и любой другой аксессуар, будь то дамская сумочка, шелковый галстук, шляпа или шикарный поясной ремень от известного производителя. Они периодически падали, ломались и растаптывались, но Молчанов надевал взамен вышедших из строя окуляров новые с таким упорством, что первым делом пришедшая Ник-Нику в голову мысль о свойственном этому человеку дешевом фанфаронстве отпала сама собой. Он взял на себя смелость навести справки, и, поскольку заданный им вопрос имел прямое отношение к его должностным обязанностям, высокое начальство сочло возможным на него ответить. Ответ оказался простым и, если бы не родившееся еще в восьмидесятых стойкое предубеждение Ник-Ника против представителей силовых структур, вполне очевидным: острая светобоязнь, ставшая следствием давнего ранения в голову.
Из песни слова не выкинешь: темные очки действительно были первым, что выделяло курсанта Молчанова из общего строя. Они настолько приковывали к себе внимание, что прошло немало времени, прежде чем Безродный понял: этот парень, хоть в очках, хоть без, способен дать фору многим и многим.
На стрельбище, куда Ник-Ник однажды напросился, чтобы потешить беса, расходуя казенный боезапас, равных Молчанову не было: он попадал в любую цель из любого положения так же легко и непринужденно, как если бы, подойдя вплотную, просто тыкал в нее пальцем. Рефлексы у него были отменные, но Молчанов на них не полагался, предпочитая – а главное, успевая – думать даже в самых острых, требующих мгновенного решения ситуациях. Умения и опыта ему тоже было не занимать, и даже сейчас, тренируя будущего чемпиона мира, Ник-Ник точно знал: его нынешний воспитанник, если что, не продержится против Молчанова или человека подобного ему и тридцати секунд – естественно, лишь в том случае, если дело будет происходить не на ярко освещенном ринге в присутствии сотен зрителей, а в темной подворотне и без свидетелей. Марат Дугоев был натаскан на участие в эффектном шоу с элементами насилия, Молчанов – на быстрое, тихое, эффективное убийство с минимальными затратами времени и энергии.
Говоря коротко и по существу, это был профессиональный душегуб экстра-класса, и, увидев его живым по прошествии долгих восьми лет, Ник-Ник испытал немалое удивление: он искренне и не без оснований предполагал, что так долго этот парень при своей работе не протянет.
Конечно, это время не прошло для него даром. Годы оставили на нем свой след, такой заметный, характерный и ярко выраженный, что эпитет «бывший» в отношении капитана Молчанова напрашивался сам собой. Физически он сохранился недурно, но пребывающая в явном беспорядке потрепанная одежда, стиль которой приличествовал скорее дурно воспитанному подростку, чем ветерану спецслужб, небритое, осунувшееся, обрюзгшее лицо и кружка пива на столе в разгар рабочего дня говорили сами за себя. Перед Ник-Ником был моральный калека, никчемный человеческий огрызок, пережеванный и выплюнутый за ненадобностью бездушной машиной своего департамента.
Интуиция подсказывала, что это идеальный вариант – такой, что лучшего Безродный не нашел бы, даже потратив на поиски кучу времени и денег. Рассудок услужливо поддакнул: да-да, вот именно, – и напомнил: не забывай, кстати, что времени у тебя кот наплакал, с деньгами тоже туговато, а этот, помимо всего прочего, много не запросит – разве что немногим больше, чем охранник в супермаркете…
Какая-то часть мозга еще просчитывала возможные варианты развития событий, а рука уже сама собой поднялась в приветственном жесте, и Безродный с радостным изумлением воскликнул:
– Молчанов! Федор! Это ты или не ты?
Сидевший за столом человек в потертой мотоциклетной кожанке устремил на Николая Николаевича слепой взгляд темных блестящих линз, какое-то время смотрел, не узнавая, а потом, словно для прочистки мозгов отхлебнув из стоявшего перед ним бокала с темным пивом, вдруг просиял, шумно поднялся из-за стола и, распахнув объятия, радостно вскричал:
– Какие люди! Глазам не верю! Ник-Ник, это ты?! Сколько лет, сколько зим!
Коротким кивком попрощавшись с предыдущим собеседником, который все еще торчал у него за спиной в коридоре, с насмешливым изумлением разглядывая Молчанова, Николай Николаевич решительно направился к столу. После пахнущих крепким табаком, водочным перегаром и застарелым потом объятий, которыми встретил старого знакомого бывший чекист, Безродный наконец уселся и, подозвав официантку, заказал бутылку водки – этот универсальный и безотказный инструмент привлечения склонных к злоупотреблению спиртным соотечественников на свою сторону.
При этом Ник-Ник четко осознавал, что беззастенчиво пользуется прискорбной слабостью собеседника и что это, мягко говоря, нехорошо. Но на дворе стоял двадцать первый век, и на много верст вокруг шумела Москва – город, в котором понятия «хорошо» и «плохо» не то чтобы поменялись местами, но приобрели иной, не свойственный им ранее смысл. Хорошо только то, что хорошо для тебя лично. Если подвиг и подлость одинаково идут тебе на пользу, разницы между ними нет. Но подвиг чаще всего венчает фанерная звезда на братской могиле и всеобщее забвение, для удобства именуемое вечной памятью, тогда как подлость неизменно приносит солидные дивиденды. При этом историю, как известно, пишут победители, и именно поэтому то, что в девятнадцатом веке послужило бы поводом для вызова на дуэль, в двадцать первом служит примером для подражания.
Предмет невеселых размышлений Ник-Ника был доставлен с похвальной расторопностью, как будто молоденькая симпатичная официантка подслушала его мысли и целиком разделила его точку зрения. Фирменный стиль данного заведения базировался на простоте и честности; Безродный не знал, из чего в таком случае его владельцы извлекают сверхприбыль, но мясо здесь всегда было мясом, пиво – пивом, а водка – водкой, а не разведенной водой в пропорции один к одному субстанцией в трехсотграммовом графинчике, продаваемой по цене элитной поллитровки. Поданная им выпивка, таким образом, представляла собой самую обыкновенную бутылку с ностальгической этикеткой; перед тем как торжественно водрузить бутылку на стол, официантка с треском свернула ей голову, и Ник-Ник, благодарно кивнув, придвинул к себе две граненые, расширяющиеся кверху стопки на тонких кокетливых ножках.
