Играла успокаивающая, смутно знакомая мелодия. Что-то из классики. Что-то знакомое с самого глубокого детства. И неуловимо воскресали чувства ранних лет, когда мир был ясным и понятным. Когда вокруг всё и всегда было хорошо... или около того.
Виктор никак не мог вспомнить смутно знакомое название мелодии. Угадывал мотив и заранее знал, как и что прозвучит. В уме он был дирижёром. А стоявший совсем рядом проигрыватель, немного потрескивавший, превращался в воображении в целый оркестр.
Закрыв глаза и уносясь в мир грёз, на крыльях мягкой и нежной мелодии, Виктор оказался в огромном театре. На сцене. В самом центре внимания тысяч и тысяч зрителей. В ярком, но таком нежном и приятном свете. И каждое его воображаемое движение словно заставляло проигрыватель то сбавлять темп, то наоборот наращивать его.
Жмурясь от наслаждения, Виктор всецело отдавался во власть музыки. Каждый спад напряжения, этакое затишье перед грядущей бурей, избавляло его от беспокойств и усталости прошедших дней. А каждый порыв инструментального звучания, касаясь самого его сердца, разгорячал и гнал по венам кровь. Словно степной скакун, вернувшийся в родной край после тесного загона, Виктор избавлялся от слишком тесных оков. Они терзали его в течении целой недели.
Он лежал на диване. Голову положил на твёрдый подлокотник, но ему было так хорошо, что не замечал каких-либо неудобств. Виктор лежал, укрывшись уже знакомым пледом, - тонкий, но такой пушистый и нежный... словно облака спустились с небес и укрыли его.
Вновь пришёл на приём к психологу. Вновь был взвинченный, но на этот раз ещё и затравленный страхом. Глаза его, когда он только зашёл в кабинет, метались по помещению, словно выискивая очередную каверзу со стороны судьбы. И дышал так беспокойно, что психолог, вместо приветствий, успокаивающе заговорил:
- Милейший! - сказал он, а в голосе его чувствовалось живейшее сопереживание и беспокойство. - Друг мой, что случилось? Что вас так переполошило?
Но Виктор не мог отвечать. Да и доктор, спустя пару мгновений, понял свою оплошность. Выйдя из-за стола, протянув тощие, обнажённые по локоть руки, подошёл к пациенту.
- Не беспокойтесь. Прошу вас, не беспокойтесь! - вновь заговорил он со свойственной одним только старикам примирительной мягкостью и твёрдостью. Он точно говорил "Ничего. Всякое в жизни случается. Успокойся и расскажи, а уж тогда... мы вместе все твои проблемы решим!".
И Виктор это прочувствовал. Пусть он и был запуганной зверюшкой, боящейся собственной тени. Уже тогда, едва только придя на очередной приём, он понимал, что верно поступил, вновь придя в этот кабинет.
Целую неделю его по пятам преследовали неуловимые для глаза порождения и слышались причудливые, а то и угрожающие шепотки. Мучительную неделю мужчина опасливо, точно вор, тайком озираясь, выискивая самых неожиданных монстров. И едва только приметив их, тут же старался сделать вид, что ничего не видел. Старался, но едва ли мог подавить в себе страх. И дрожа, как лист на ветру, незаметно убирался как можно дальше от пугающих его порождений тьмы.
И ладно бы он не был одинок в происходящем. Пусть у него была хоть самая малая поддержка от того, кто тоже подобное видит. Но нет. Он был одинок. Одинок в страхе. Одинок в преодоление невероятного страха. И только тут, в кабинете доктора, мужчина почувствовал, что он не один. Что в мире есть тот, кто действительно его выслушает. Тот, кто попытается ему помочь. А не будет просто кивать, поддакивая, а сам тайком вызывать бригаду в лице крупных людей в белых халатах.
Понимание и сопереживание, - пожалуй, одного этого хватало для Виктора, чтобы в старичке он видел не просто доктора, а друга и приятеля, который знает значительно больше него. Друга, который поможет ему или подтолкнёт в нужном направлении. Друга, который не станет от него отрекаться из-за сложности, которая постучалась к нему в двери.
Прошло не так уж и много времени. Старичок, не расспрашивая пациента, дал ему таблетку успокоительного. Крепкого такого успокоительного. И велел прилечь, отдохнуть. Словом, сделал не так уж и много. Не лез с расспросами, пока человек не избавился от неотступного чувства страха и беспокойства. Дал перевести дыхание... но этого было достаточно, чтобы Виктор в очередной раз проникся тёплой симпатией к врачу.
Сам психиатр, сидя в своём кресле, улыбался плывшей по комнате мелодии. Ещё до прихода Виктора он снял пиджак и повесил его на небольшой крючок рядом с книжным шкафом. Сидел в рубашке с засученными рукавами и жилетке. Ни галстука, ни бабочки не было. Рубашка была расстёгнута на две верхние пуговицы. Малые детали, а в целом создавали атмосферу непринуждённости, - почти как дома. Только чашки с чаем и не хватало, как вскоре подумал Виктор, посмотрев на врача.
Совершенно успокоившись, дослушав до конца так тронувшую его сердце симфонию, мужчина обратился к доктору. Печально так обратился, как будто бы провинившийся мальчишка, - разве только взгляд не прятал, да и ногой не водил по полу, ведь сложно было всё это сделать, лёжа на диване.
- Я должен признаться, - начал Виктор, но запнулся. Простые слова признания оплошности застревали в горле. Вот только отступать было нельзя. - Те таблетки, что вы мне дали... я их уже все истратил. - но так и не уточнил, что сделал это в рекордные сроки. И что последние два дня обходился без таблеток. Даже всю пыль в баночке выскреб, пытаясь хоть немного облегчить свою участь. Но и об этом умолчал.
- Как же ты так? - удивился врач. А всю степень оплошности мужчина понял по тому, как высоко поднялись брови у старика. - Это ведь было тебе на месяц!
