– Знаешь, было бы мне в действительности какое-то дело до всего этого, я бы с тебя три шкуры спустила, только чтобы понять, как ты тут, твою мать, оказался и как с этим связан. Но беда в том, что мне всё равно.
– А чего тут объяснять. Мы все друг с другом связаны, – Жора попытался добавить своему голосу таинственности, но выглядело это нелепо и наигранно. Мы пока сами не понимаем как, но точно связаны. Я с вами, вы – вот с ним, – кивком указал Дворовой на тело. – Он, наверняка, со мной. – Жора подошёл к туше, аккуратно взялся за балаклаву, предварительно обернув руку тканью простыни, и потянул её вверх. А затем промолвил с изумлением: – А ведь и правда!
– Так сосед же твой. Он, может, и не умер вовсе. Сотрясение, скорее всего. Вот и лежит без сознания. А может и актёрствует! Ёбарь-террорист! Скорую вызвать надо, – сказала шефиня, сама в свои слова не веря.
– Он не дышит, Софья Васильна. А вы знаете, сколько раз он по башке за свою жизнь получал? И это только на воле. Когда-то должен был и последний раз наступить. – В Жорином голосе послышалось злорадство. – Немало он крови попортил тут всем. Так что, заполучил своё. Кровь за кровь. Мне его вообще не жалко ни чуточки. Я одного, Софья Васильна, не пойму. Вы как с ним… ну.. как вас свело с ним? Я вот про что. Вы же вроде…
– Твою ж мать, да что ты знаешь, Дворовой? – не дослушав, начала она. – Думаешь, знаешь людей? Люди, они существа странные. Никогда ты по их словам и поступкам не узнаешь, кто они да что они. Можно домыслить, нафантазировать там себе что-то, эмпатию проявить. Понять мотивацию, – протягивая последнее слово Софья Васильевна скривила в отвращении лицо. – Да хрен там, а не мотивация! Эту мотивацию только всякие критики доморощенные и придумали, чтобы эрудицией своей сверкать на пьянках пятничных. А человек, он сложнее. Вот так стрельнёт в нём что-то однажды, как резинка натянутая, срок свой измотавшая, порвётся – и всё, понеслась! Нет тут больше никакой мотивации. Лопнула она, рассыпалась. Только суть! Звериная причём! И иррационализм чистый, какой только у человека и бывает. Сложные они существа, люди эти. Непонятные. Это раньше чужая душа была потёмками. Сейчас это уже непроходимая топь. Чернушная болотная вязь. Ой, да что я тут тебе объясняю…
– Мудрёно вы, однако, Софья Васильевна, говорите. Но мне-то по нраву, вы не подумайте! Был у меня знакомый тут один по зиме. Мозговитый парень, тоже всё в манерах таких же говорил. Про мироустройство всё вещал, про многослойность какую-то человеческую, а я всё слушал и отвести ушей не мог. Двадцать лет всего парняге было или около того, а на каждом слове его я как на крюке вешался воротником. Если так вообще сказать можно, конечно. Я вот думал всё раньше, что людей таких, их, мол, только где-то в лесу глухом или в бункере подземном встретить можно, а теперь вот вижу, что они среди нас ходят. И впрямь странные, и никому ведь этого не распознать. А парень тот, он мне ещё меня самого напоминал. Вот вылитый я, двадцатилетний. Только у того все глаза страхом каким-то проедены были. Он когда ко мне вплотную почти, лицом к лицу приблизился, так я в зрачки его широкие заглянул, а там – вот не поверите, Софьвасильна, – космос, не иначе. Холодный такой, хоть и со звёздами.
– Дворовой, прекрати! Замолчи немедленно! Ведёшь себя, как психопат ущербный! Я что тут, байки твои слушать должна?!
– Так вы, Софья Васильевна, до конца-то дослушайте. И поймёте всё. Я ж неспроста всё это говорю. – Глаза его заблестели, а в голосе послышалось какое-то кокетство. – Я парнишку того спас тогда, можно сказать. Его в подвале кто-то закрыл, а я мимо проходил. За пивком выбирался, время уже под полночь было. Прохожу мимо, слышу, кто-то стонет из-за двери. Я, грешным делом, подумал, что пьяница какой-то из подъезда выйти не может. Постоял и пошёл дальше. А потом слышу: «умри, глиста! умри, глиста!». А ещё имя моё словно бы прозвучало. Но это, может, я уже сам себе нарисовал. От возбуждения. Ну мало ли, я ж под этим делом ещё был, – Дворовой ударил указательным пальцем по горлу. – Но домой поторопился, всё там бросил, ключи только от подвала взял и побежал обратно. У меня же ключи эти ото всех подвалов остались ещё с прошлой работы. Хотя, знаете, Софья Васильевна, кому надо – тот и без ключа всё откроет! Так вот, отворил я дверь, а на меня парнишка – молодой, с головой побритой, с усиками еле видными и голый почти – чуть ли не сваливается. Говорит, неделю там просидел. Кто его там закрыл? А шут знает! Я тогда домой его привёл, накормил, напоил. Он мне там и рассказал, что болезнь у него такая, особенная. Астероидный гиалоз – я на всю жизнь запомнил. А до того и не слышал никогда. Вот куда он ни посмотрит, всюду перед ним то мухи летают, то черви копошатся, то дождь льётся. Чёрный. И никакой жизни у него нормальной с этим вот дождём. Всё вокруг только через дождь этот да мух видится. Что одним сад яблоневый, понимаете ли, другим – чистилище. И откуда у него болезнь эта взялась, не знает никто!
– Ты меня что-то утомил своими байками. У нас тут каждый второй в мухах да червях. А ты мне про наркомана какого-то травишь тут. Про генезисы свои тут истероидные! Кто-то, понимаешь ли, с мухами этими и червями полжизни прожил за шиворотом. И когда думаешь, что все они там уже повымирали нахрен, выясняется, что там уже потомство ихнее в пятом поколении живёт и процветает! И это совсем не то же самое, что наркоманам всяким конченным после дозы мерещится! Убирайся вон!
– Я у него, Софьвасильна, спросил потом: «а ты чего там делал-то в подвале этом?», – продолжил Жора, будто не услышав требования начальницы. – А он мне говорит: «трупаков, мол, прятал». И ржёт! А потом добавил, что, мол, там отсек такой удобный. В стене. Мол, всё равно туда не сунется никто. Никаких там коммуникаций не проложено.
Затем Дворовой неожиданно замолчал и стал пристально на губы Софьи Васильевны смотреть, что всё ёрзали друг по дружке, не позволяя тем самым задержаться на лице женщины ни одной только-только возникшей эмоции.
– А я же сходил потом, всё проверил. Есть там и правда отсек такой. Трупаков вот только не нашёл, хотя запашина такой стоял, будто целый дом людей прям там концы и откинул. Вы, Софья Васильевна, понимаете, о чём я?
Не прошло и десяти минут, как Жора рылся в ящике своего огромного, доставшегося от матери шкафа, ища ключи от подвала. Найдя, что искал, он поторопился обратно, но перед тем забежал на кухню, включил телевизор и, выбрав 17-й канал, уставился в экран, отказываясь верить своим глазам. Мелкая Падла лежал на месте. На месте была и «камера». Не сдвинулась ни на сантиметр, будто Жора зря там по комнате этой мебель по углам распихивал, от глаз посторонних пытаясь скрыться.
Не в камере ни в какой, стало быть, дело. То были уже не происки хакеров, телевизионщиков или спецслужб. Насчёт последних, впрочем, можно было бы ещё подумать. Хотя, зачем им соваться сюда, в самый край города, о котором и не услышишь даже ни из уроков географии, ни из новостей. Всё это походило на чью-то ошибку. На некий сбой в базе данных. Во вселенской базе данных, обрабатываемых каким-нибудь квантовым суперкомпьютером, что вот уже не первый год изобретают учёные по всему миру. Дворовой слышал об этом из какого-то документального фильма. Жора этот фильм хорошо запомнил, и даже не в силу своего содержания, а просто потому, что после него сразу «Матрицу» с Киану Ривзом показали. До чего же Дворовой ненавидел это кино. Однако же, перед величием Голливуда сейчас готов был почти что сдаться, сжавшись вместе с тем в молекулу, только чтобы глубже проникнуть в природу происходящего, в этот маленький мирок безумия.
Софья Васильевна даже не потрудилась закрыть дверь не то, чтобы на замок, но та даже не прилегала плотно к косяку, отчего оказаться в злополучной квартире той мог любой желающий и нежелающий стать свидетелем свершившегося там преступления. Дворовой, конечно, отчитал свою шефиню, покуда его положение по отношению к ней и трепетные чувства то сделать позволяли. Она никак не отреагировала, продолжая потрошить шкаф на предмет какой-нибудь пространной тряпицы, коей можно было бы обернуть труп. Найдя плотное коричневое покрывало, женщина укрыла им тело, устало при этом что-то бурча себе под нос.
