Но она всё ещё могла быть здесь. Где-то совсем близко.
И она была.
В семнадцатой квартире. Всё это время она была там. До чего же мерзко, но в то же время волнующе было это ему, Дворовому осознавать. Софья Васильевна сидела на кровати в одной только, похожей на мужскую, рубашке и ела йогурт. Худая, длинноногая, с небрежно прибранными назад волосами, то и дело спадающими на плечи. Такая непривычно нежная, она сидела и что-то говорила, пока через неё туда-обратно пробегала чья-то серая тень.
– Я думаю мы переступили черту. Как думаешь, в каком возрасте это происходит? Когда люди начинают понимать, что они зажрались? И почему? Почему так происходит? – спрашивала она как бы сама себя, облизывая крохотную десертную ложку. Дворовой вывел громкость до максимума, пытаясь, стоя на коленях перед телевизором, не только уловить, но и цепко сжать, а затем разобрать каждое слово этой женщины на слоги и буквы. Они мягко проникали внутрь него, действуя одурманивающе. Он трогал ее ноги, а те распадались на пиксели под его мозолистыми пальцами. Она всё говорила и говорила, время от времени ехидно смотря куда-то в сторону. Она рассказывала изредка мельтешащей там тени о своих сокровенных желаниях. Говорила, что фантазировала об изнасиловании. О том, как ей овладевает какой-нибудь налетчик или грабитель. Говорила, что не прочь провернуть это втроём; что нередко представляла, как участвует в оргии чуть ли не с половиной мужчин, работающих у неё в подчинении. Молодые, старые, сильные и плюгавые слюнтяи, все они устилали пол огромного холла, в центре которого лежала она, извиваясь в блаженстве и изливаясь своими женскими соками. Она всё это говорила. А слева на неё смотрел лик Девы Марии, державшей на руках младенца. Металлическая статуэтка, стоявшая на прикроватной тумбе, нервировала Дворового, заставляя отводить глаза каждый раз, когда взгляд его случайно падал на это миниатюрное, но по виду весьма увесистое изваяние.
Потом Софья Васильевна встала, сверкнув своими крохотными зелёными трусиками, и исчезла из кадра. Её таинственный спутник так и не показал своего лица и не обронил ни единого слова, которое могло бы пролить хоть немного света на его персону. Квартира эта долгое время пустовала: бывший её хозяин отбывал очередное своё наказание то ли за кражу, то ли за разбой. Может, и за всё сразу. Жора вообще не был особо силён в уголовных вопросах, считая, что законодательство в этой стране сильно осложнено и даже как-то головоломно. Он прождал ещё с полчаса, но в комнате, к тому моменту уже утопавшей в ночной темноте, никто так и не объявился.
Было за полночь. Дерьмовое время для сна. Тем более, что никакой «Discovery Channel» колыбельную в нынешних обстоятельствах не споёт. Никто не прикрикнет с экрана озлобленно, отстаивая национальную идею. Никто не предложит собрать буквы в единую цепочку. Но ничего этого уже и не надо было. Собственное Жорино воображение теперь было способно рисовать картины куда более захватывающие, чем всё то, что транслировал ему прежде телевизор. Повинуясь им, Дворовой удобно разместился на своём любимом диване, обхватил двумя руками член, и принялся воплощать в свою воображаемую жизнь все те ненароком подслушанные фантазии своей досточтимой распорядительницы.
Кончив дело, Жора с растекающимся по телу блаженством и счастьем на лице лежал и смотрел в потолок, покрытый петляющими сумрачными узорами. Он всё пытался распознать в них какую-то подсказку, точно мальчишка, предвкушающий большой праздник с гостями, конфетами, воздушными шарами и неожиданными сюрпризами, и от возбуждения этого не способный заснуть.
Все свои великие подарки судьба даёт человеку только тогда, когда готовится что-то у него отнять. Это происходит, потому что так совершается справедливый, по её мнению, обмен. Судьба – она женщина, а значит женские свои надобности, ей должно удовлетворять в порядке первой очередности и несмотря ни на какие обстоятельства. И надобности эти, само собой, возникают точно землетрясение, которое никак нельзя предсказать даже в век, когда ученые засунули свои телескопы внутрь солнца. Знания, стало быть, и прогнозы все эти – вещи, по сути, бесполезные, думал Дворовой, ощущая медленное своё пропадание в зоне слепого ночного беспамятства. И в этом своём забвенье мужчина уже приготовился было вскинуть руки в молитве, которой его еще бабка учила, но посланные к мышцам нервные сигналы рассеялись, будто свет, проходящий через грозовое облако, и тогда стало совсем темно.
«Отче наш. Иже еси на небесех!»
Дворовой знал, что Софья Васильевна попросит забрать её с того же места, что и накануне. Он даже поставил будильник на час раньше, чтобы только проследить за ее изворотливыми перемещениями между точками A, B и C. Едва стало светать, как мужчина побежал на кухню. В семнадцатой квартире, на том месте, где вчера его начальница изливала душу блуждающей по комнате призраку её любовника, сейчас не было никого. Кровать была заправлена, и никаких тебе теней или шёпотов. Когда Софья Васильевна позвонила Жоре, голос её звучал непривычно мягко и чуть стыдливо. Заговорив, она тут же возникла на экране телевизора: что-то искала в прикроватной тумбочке и поправляла на себе одежду. А Дворовой лишь поддакивал, глядя в этот момент прямо на неё. Когда она ни о чём не подозревала. Даже помыслить ни о чём не могла. Даже если бы захотела. Но на миг – на самую секунду – ему показалось, что женщина что-то поняла. Глаза её хитро прищурились, целясь прямо в экран. Жору прошиб пот, и ему захотелось тут же спрятаться под стол. Но потом, дав все необходимые распоряжения и повелев сегодня ехать без неё, Софья Васильевна ушла.
Смотреть на неё как вчера Дворовой уже не мог. За её огромными выпяченными губами раскрывалась пропасть, по размерам сопоставимая с её невыраженной сексуальной агрессией и голодом. Диковинность её желаний проступала сквозь невыглаженную, но обтягивавшую грудь, блузку и сквозила в словах вроде «извивалась» или «владение». Начитанность и какая-то выученная интеллигентность позволяли ей и раньше сдабривать свои развесистые монологи не самыми уместными словами, но теперь такая её особенность виделась Жоре чем-то совершенно иным, нежели он привык то воспринимать.
Вечером Дворовой, сделав вид, что уехал домой, устроил за Софьей Васильевной слежку. Осторожно, без её ведома, он проводил её до дома, а спустя полчаса ожидания отправился дальше по стопам везущего её «Лексуса» – как выяснилось затем, – прямо до родной Жориной обители.
Женщина приближалась к подъезду, всё так же оглядываясь и едва наступая на асфальт, как бы немного паря над ним, чтобы только не оставить следов. Дворовой же весь вечер был прикован к телевизору, делая короткие передышки лишь для того, чтобы сходить в туалет. Запах вчерашнего ужина, всё ещё портящегося на столе в гостиной, казалось, был уже повсюду, и сколько бы Жора не намеревался выбросить скончавшуюся еду, у него всегда находились дела поважнее. Софья Васильевна ведь что-то говорила про нападение и изнасилование. Это будет выглядеть вдвойне эффектно, если, например, надеть балаклаву. У него был целый ящик старых, давно невостребованных шапок, идеально бы сошедших за этот атрибут.
Он всё думал, как бы провернуть это дело на практике. Чтобы это было красиво. Чтобы это было уместно. Чтобы это было по-настоящему неожиданно и оттого прекрасно. Эффектно! Хорошо, что в своё время он обзавёлся чипами от каждого подъезда в этом доме. Он мог бы войти незамеченным. Постучать в дверь, одним толчком распахнуть её, как только она отворится и сжать одной рукой челюсть Софьи Васильевны, а другой – начать стягивать с неё трусы, пока растерянный её любовник за всем этим наблюдает. Но всё то было лишь фантазией. Такое намерение, наверняка, никогда бы не стало для Дворового истинным.
И пока он терял время, Софья Васильевна лежала на чужой кровати в одном белье. Её голова была запрокинута чуть назад, будто женщина находилась без сознания или спала. Но иногда на лице её проскакивала улыбка, которая была заметна даже через низкокачественное изображение кинескопного телевизора. Глаза её тоже иногда приоткрывались, взгляд пробегал по кругу, а затем снова уходил сам в себя. Через минуту в кадре появилась крепкая мужская фигура. На нём были чёрные, широкие штаны, плотный свитер и… балаклава.
