Ещё ему снился Воробушков. Тот крутился в балетной пачке средь гостиной, и делал он это с такой быстротой, что даже нельзя было достоверно понять, он ли это. Лицо его всё ускользало, и вместо него в воздухе на месте головы зависала будто бы коряво детской рукой нарисованная физиономия человека без пола, возраста и совсем без эмоций. Лишь сухая констатация того, что, мол, существует такое лицо и ничего тут не попишешь больше. А не было бы его, всё равно никто бы не заметил. Но Жора в своём сне точно знал, что это Воробушков перед ним плясал. Глядел он всё на соседа своего и думал, что лучше бы тот не останавливался, ведь стоит ему танец этот прекратить, так Земля под ногами тоже вращение своё остановит. Оно ведь всё тут у них в доме взаимосвязано. Надо бы и других позвать, чтоб пришли посмотреть. А чуть что, так обязательно подстрахуют – заново вращение запустят в случае остановки. Но тот крутился всё медленнее и медленнее. А когда совсем кружение его затормозилось, Воробушков ещё и звуки странные издавать начал, словно плёнку в магнитофоне зажевало. С этими вязкими звуками в голове Дворовой и проснулся.
Он едва смог вылезти из кровати. Какая-то зловонная трясина заглатывала его, казалось, всё сильнее и глубже с каждым новым толчком его тела, отчаянно сопротивляющегося сонливости. Разыскав телефон, Жора принялся звонить своей начальнице и несбывшейся любовнице, желая сообщить, что сегодня не придёт. Вероятно, она могла бы подумать, что причиной тому стало случившееся накануне недоразумение, но Дворовой готов был согласиться и с таким объяснением, лишь бы она не мучила его в этот час своими как всегда глупыми и несносными вопросами. Но никто его в тот час и не мучил. Софья Васильевна не ответила на его звонок, и сама звонить не стала, чем, впрочем, только ещё больше его разозлила.
Через плотные коричневые, одинаковые во всех комнатах, шторы не просачивался свет. На улице, наверное, уже асфальт плавился, а в квартире у Дворового ночь всё никак не проходила. День наступил только, когда, почёсывая яйца и кряхтя, точно с глубокого похмелья, Жора вошёл в кухню. Вошёл, включил свет и понял, как сильно стал ненавидеть этот агрегат, эту его чудо-машину, не принесшую никакой радости, а только чрезвычайно всё изгадившую. Телевизор стоял посреди стола и был уже весь испещрён вдобавок к старым пятнам новыми – от жира, высохшей воды и слипшейся пыли. Но при этом он приобрёл какое-то с виду даже достоинство, будто бы, чинно располагаясь аккурат по центру столешницы, он вот-вот возьмёт и начнёт важный диалог с любым, кто водрузит свой зад на обломанное по углам седалище табурета, стоявшего рядом и видевшего, кажется, еще Жорино детство. Словно ухватив эту идею из воздуха, Дворовой выдвинул табурет и сел, уставившись в выключенный ящик.
– Вот мы вдвоём и остались. Одни в этом скудном, блядском мирке, – сказал он. – А тебе того, наверное, и надо было. Был бы ты человеком, то непременно бабой! – Жора принялся вдруг ощупывать телевизор со всех сторон, сам при этом не понимая, зачем нужно было это делать. – А вот интересно, ты меня хоть слышишь? Хотя, если ты баба, то тебе, наверное, и слышать-то не обязательно. Только бы говорить-говорить. По ушам проезжать бульдозером. Катком давить. Эх, никакущий из меня сочинитель. Ну, чего ты? – сказал Дворовой, обращаясь к своему блёклому отражению в стекле.
Рука его потянулась к пульту. Аккуратно, как бы пытаясь сам от себя скрыть собственное намерение, Жора надавил на кнопки «1» и «5».
Экран предсказуемо налился темнотой. Изнутри неё пробивался какой-то низкий гул. Он будто бы доносился из глубокой трубы, в которую непостижимым образом уходили внутренности ящика. А через мрачное эхо этих вибраций слышалось что-то вроде звука капающей воды. На экране время от времени образовывались смоляные воронки, в которые затягивались струи чёрной жижи. Но всё это уже Дворового почти не волновало. Он всматривался не во тьму, а в две горящие в углу зелёные цифры, пытаясь как-то их разгадать. Но похоже, число так и оставалось просто числом. Дворовой не мог привязать его ни к определённой дате, ни к какому-то достижению, требующему замера, ни к адресу, кроме того, где жил он сам, ни вообще к чему бы то ни было. Пустое число. Глупое. А во всех этих духовных учениях, объясняющих тайные смыслы цифр, Дворовой никогда силён не был. О том, может быть, золовка бы и рассказала, да он всё равно бы не принял во внимание. Зато он вспомнил, к чему снятся тараканы.
Отец, пока он был частью семьи, тоже, помнится, жаловался на сны такие. Говорил, каждую ночь они, паразиты эти стрекочущие к нему приходили. Бабка потом, мать его, сказала, мол, хороший это знак.
«Таракана убьешь – на повышение пойдешь», – повторяла она. А какое у него, у отца-то повышение могло быть. Слесарем полжизни проработал. Не в артисты же после такого идти. Пел он, правда, хорошо, хоть и по-пьяни, в основном. Да и этого его умения никто особо не ценил. Так и сгинул. Сначала из семьи, а потом со свету.
Вот и Жору здесь ничего не держало. Тысяч триста, что он скопил, во всём себе отказывая, должно было хватить на переезд да на несколько месяцев достойной, теперь уже безотказной жизни в съёмной квартире и, может быть даже на то, чтобы создать из себя хоть какую-то видимость человека. Ему захотелось вдруг накупить дорогих шмоток. Не тех, что обычно в бесконечный серый ряд вывешивают в дисконтах торговых центров, а из бутиков, что двумя-тремя этажами выше расположены.
Уезжать надо было, пока не поздно, решил он. В его-то возрасте каждый день за год. А там всё может быть иначе. Вырывайтесь из зоны комфорта, говорят они. Дворовой всегда над этими словами потешался, мол, жизнь в этой стране – сплошная зона комфорта со спа и тайскими деликатесами на завтрак. Жора и сейчас смеялся, но уже не осмеливался что-то оспаривать.
Он подумывал забрать телевизор с собой. Быть может, Жора просто неправильно воспользовался данной ему свыше возможностью. Быть может, там, в новом месте ему откроются десятки удивительных историй, частью которых он сможет стать, избежав тем самым соблазна окончательно быть утянутым бурлящим и холодным ничто, которое так сладко звало и манило. Интересно, будет ли эта шарманка работать там, куда он намеревался отправиться. Надо бы потом проверить её на способности к миграции и адаптации. И себя заодно.
Жаль только, никого не будет рядом. Никого вообще. Дворовой не собирался рассказывать о своих планах кому-либо. Он отвёл себе пару дней на то, чтобы собрать вещи и решить, что делать с квартирой. Например, сдавать её в аренду – это было вариантом, с одной стороны, очень удобным. Однако, кто мог знать, на что еще способны эти стены, пронизанные чудодейственным электричеством и чужими секретами. Въехать сюда значит столкнуться со всем этим потаённым злом из историй о призраках, живущих в плохих домах. Только в действительности не было здесь никаких призраков. В реальной жизни люди, сбегая, умирая или попросту забывая остаться, становятся лишь грязным оттиском, застывшим в воздухе незадолго перед восходом.
Дворовой опустошил огромный платяной шкаф, сервант и тумбы, занимавшие половину спальни, а затем раздосадовано смотрел на устроенный бардак и всё никак не мог взять в толк, как теперь со всем этим барахлом поступить. Не то, чтобы там было чем поживиться, и что всё это было ему действительно нужно, просто какая-то щербинка внутри Жоры заходилась зудом от того, что всё это останется здесь или ещё хуже – окажется выкинутым. Были там, например, фотоальбомы чуть ли не полувековой давности, со всей историей их семьи. Почему-то все они остались именно у Жоры, а не у его брата. Запылившиеся и покрывшиеся паутиной книги напомнили о том, как в детстве Дворовой таскал их из библиотек, а наборы посуды – много-много посуды – отсылали его к тем временам, когда на семейных праздниках собиралось больше чем четыре человека. Львиная доля всех эти металлических, украшенных гравировкой советских времен ложек, вилок и ножей, была подарена в честь самых разных поводов: дней рождений, нового года, восьмого марта и прочих красных чисел. Что-то потом доставалось по наследству, а что-то попросту выходило из активного употребления, становясь чем-то вроде музейного экспоната. На протяжении нескольких часов Жора всё это бережно рассматривал и раскладывал по сумкам, а те предметы, по которым у него не было какого-то определённого решения, он откладывал в сторону, чтобы потом вернуться к ним ещё раз.
