– Ну, про ёлки с технологиями, это вы, конечно, правы. А вот ГОРОНО – так никто уже не говорит. – Тут директриса встала, подошла к двери и взглядом указала, куда Дворовому следовало бы в этот момент пойти. – Мы со всем разберёмся. Вам, Григорий Палыч, спасибо за сведения. За ценную, так сказать, информацию. Сашечка, проводи гостя, – обратилась женщина к секретарше через распахнутую дверь. Жора молча раскланялся и ушёл.

По пути на работу Дворовой дважды проехал на красный свет и один раз чуть не сбил человека. То был подросток с бронёй наушников на ушах. Он выскочил на зебру, полный уверенности в своей правоте, и потому даже не поспешил освободить дорогу. Это Жору так разозлило, что он и не подумал затормозить, а наоборот сильнее нажал на педаль газа и, не рассчитав силы, едва не лишил мальчугана жизни как необязательного приложения к его выпирающей заносчивости.

Софья Васильевна была уведомлена об утреннем отсутствии Дворового и никаких возражений на этот счёт не имела. И тем не менее для Жоры было принципиально важно произвести впечатление человека не только ответственного, но и не злоупотребляющего добротой своей шефини, ведь, по сути, не было между ними больше никакого ни доминирования, ни подчинения – только крепкое партнёрство, сцементированное общей историей и безусловным доверием. Когда Дворовой приехал, то узнал, что Софья Васильевна уже ждала его у себя. Обрадованный таким фактом, он со всех ног помчался в её кабинет. Должно быть, у неё были заготовлены важные для Жоры слова. Он пусть и не смел рассчитывать на что-то большее чем просто благодарность, но уже только это доказало бы ему факт того, насколько стремительно стала разрушаться меж ними стена из должностных полномочий и классовых различий. Дворовой, повинуясь народной мудрости о том, что вода камень точит, действовал согласно ей долгие месяцы, и вот теперь эта самая вода, пускай и не сточив каменную кладку полностью, всё же пробралась под неё, начав размывать фундамент.

– Жор, ты присядь, пожалуйста. – Могло показаться, что если бы начальница, сидевшая во главе длинного лакированного стола, не произнесла этих слов, то появления в кабинете кого-то ещё она бы попросту не заметила. Дворовой сел по центру стола, вынув из-под него предварительно и с какой-то боязливой осторожностью обтянутый искусственный кожей стул. Впервые он сидел за этим столом, куда прежде пускали только особо важных, в представлении Дворового, персон, важности которых он, впрочем, не мог объяснить ничем, кроме как самим этим ярлыком, пришитым к дорогому костюму каждого из здесь бывавших.

– Жор, послушай меня пожалуйста. И вот не перебивай только! Я, в общем, наговорила там чего-то в пятницу. Ты внимания не обращай…

– Да что вы, Софья Васильевна, вам не о чем переживать даже.

– Послушай, не перебивай, пожалуйста! Есть мне о чём переживать, и я тебя по этому поводу, собственно, и позвала.

– Да я – могила, Софья Васильна!

– Ещё бы! – Она отрывала взгляд от Жоры каждый раз, когда он только начинал что-то говорить, а затем, вновь беря слово, она тихонько и даже как-то нежно опускала на мужчину свой взор и скользила им по лицу Дворового, будто расписывала его акварелью. Жора уловил в этом её жесте неприкрытое кокетство и игру в недотрогу. – Я там, похоже, серёжку обронила. В квартире этой злосчастной. Ты не мог бы забежать, поискать? Я даже не о том забочусь, что улика это какая-то… ну что мне, в самом деле, улик бояться? При моих-то связях. Подарок это просто. Мне он от крёстной достался. Сама вот уже третий день не своя. А у меня крёстная-то уже на том свете давно, – женщина кивнула и посмотрела наверх, – Всё видит, боюсь. Она мне как мать была.

– Да вы не переживайте, Софья Васильна, дорогая. Всё сделаю в лучшем виде. – В голосе Дворового вдруг засквозила лёгкость и уверенность голливудского актёра. Он будто бы и улыбаться пытался таким же образом. Он всё высматривал за поджатыми губами и неспокойным взглядом своей начальницы хоть какое-то подобие улыбки, но понимал при этом, что не до улыбок ей сейчас. Тут всё-таки и пропажа ценная, и мысль о преступлении каком-никаком совесть разъедает, да и вообще стены здешние исключительно к серьёзным тонам располагают, безо всяких этих заигрываний.

Нет, не шли ей сегодня эти стены, думал Дворовой. Всё-таки произошли в этой женщине значительные перемены. Она даже выглядела как-то иначе. Волосы распустила. Что-то ангельское в её лице оттого и появилось. Такой она ему тоже нравилась, но всё же образ холодной, стервозной и своенравной блондинки с затянутым на макушке пучком волос заводил Жору куда больше. Уж сколько раз он фантазировал о том, чтобы схватить её за этот пучок, пристроившись сзади, и разодрать его на отдельные пряди, продевая меж них свои пальцы. Затем он, как правило, в измышлениях этих своих начинал нюхать её взлохмаченные волосы и целовать правое ухо, обмакивая слюной каждый миллиметр ушной раковины, засовывая язык вовнутрь неё да покусывая мочку, боясь, и в то же время желая, прокусить её насквозь.

– Софья Васильна, так вы же вроде серёжек не носите, – улыбка вдруг исчезла с Жориного лица, хотя он и старался всеми силами её удержать. – Вы же сами всегда говорили, – он на секунду задумался, – мол, по-мещански это.

– Да-да, не ношу. Я просто тогда их надевала. Особый день был. Захотелось надеть. Ну вот, женщины, они такие. Сегодня любят, завтра к чертям посылают.

– Особый? Специально для встречи с этим что ли надевали? – ухмыльнулся Жора.

– У меня у тётки, у крёстной юбилей… в смысле годовщина со дня смерти была. На кладбище к ней ездила. Три года как не стало её. Под трамвай… – шефиня звучно вдохнула, пропустив воздух через зубы, – попала. Специально к ней в таком виде пришла, чтоб задобрить её как-то. А то она умерла-то, серчая. Под колёсами трамвая. Прямо на рельсах. Слушай, Дворовой, мне перед тобой отчитаться надобно, ты считаешь?!

– Да ничего я, Софья Васильевна, такого не считаю. Вы мне скажите только, как эта серёжка выглядит? А то, хоть убей, не помню я на вас никаких серёжек тогда.

– Ну как выглядит?! – Тут женщина развела руки, будто от безысходности, затем встала и принялась ходить около стола. – Красивая. Золотая, что немаловажно. С висюльками такими рубиновыми. Да ты заметишь, если найдешь. Да и что, ты думаешь, много там серёжек что ли водиться может?

– А как же мы её с вами тогда пропустили? Всё же осмотрели. И под кроватями, и под шкафами. Вы же тогда ещё сами беспокоились, мол, чтоб кольца какие или брошки никуда не закатились.

– Дворовой, я вообще тот день плохо помню. Я больше тебе скажу: только и делаю, что всеми силами позабыть его пытаюсь, как можно скорее. Да вот всё, вашу ж мать, никак не получается! – женщина почти уже кричала. – Вот тебя помочь прошу, а ты в отказ тут идешь. Только ты помни, что ты пойдешь, как соучастник в случае чего!

– Да не отказываюсь я вовсе, Софья Васильна, с чего вы взяли? Ну, пойду сегодня, прошмонаю там всё. Вы только скажите, где искать? Может, вы где-то в особенном каком-то месте переодевались?

– А ты всё шмонай, Дворовой. Вот прям каждый уголок. Всё можешь попереворачивать там. Вот прям от души, разрешаю. И чем скорее, тем лучше. Не затягивай. Вот как вернёшься с работы, так сразу туда и иди. А я тебя прям щас и отпущу. Отгул тебе даю. А ты знаешь, что? Всё там поломай к чёртовой матери.

– Что-то мне это всё странным выглядит немножко, Софья Васильевна. Вы вот это для чего сейчас делаете? Вот только честно?

– Жор, ты давай тут козлёнка жертвенного из себя не строй. Иди, давай. Я тебе ещё премию выпишу. Двойную. За послушание, – женщина вернулась на место, демонстративно выпрямила спину и принялась что-то печатать, спрятав лицо за монитором компьютера. А позади неё, прямо из-за правого плеча вырастал Девы Марии лик – статуэтка металлическая, в точности как у Падлы Мелкой дома была.

– Зря вы так. Я вообще-то, Софья Васильна, хороший… стратег. Мы бы с вами поладили. А ещё, говорят, любовник неплохой.