«Хоть бы имя сказала: нашел бы по базе…»

«Не скажет. Она уже ничего тебе не скажет.»

Антон максимально аккуратно, насколько было способно его затухающее сознание, поставил кулончик на то самое, особенное место, впереди остальных безделушек, каждая из которых – со своей историей.

«Теперь все…»

Плюхнулся в кровать, укутался в одеяло от холодных подвывающих сквозняков и мигом провалился в болезненный сон под шепот дождя и мнимые голоса из динамика давно сломавшейся радиостанции:

«Укладывайся спать, завтра будет день и будет время,

Чтобы попытаться снова без вести пропасть…

Твой короткий век – его не хватит,

Чтобы вспомнить чье-то имя.

И сколько это длится,

И город позади совсем чужой…»

«И вправду чужой…» – окутала сонное сознание последняя на сегодня мысль.

24 октября 2023 года

Они снова преследовали его. Вываливались толпами из ржавых домофонных дверей на улицы, ныли и скулили, и кричали, и визжали, и сотрясались в судорогах, рыдая. А он, задыхаясь, срывался на бег, когда мог, и сбивал голые ступни в кровь о неровную брусчатку, пытаясь от них скрыться, но они настигали и бросались на него со своими мольбами:

– Помоги…

– Защити…

– Ну как же так?..

– Ну почему?..

А ему снова было нечего ответить. Потому что вот так. Потому что вчера был человек, пусть и с потухшим взглядом, но живой еще: разговаривал, грустно улыбался, даже делал что-то: уроки ли, или ужин. А потом: миг, щелчок пальцами, шаг в пустоту, описывающая дугу гильза, грохочущая табуретка о кафель на кухне, бритва по венам в горячей ванне – и нет человека больше.

И все вокруг этого человечка, что не выдержал, надорвался, все – друзья, подруги, девушки и парни, жены и мужья, дети, внуки иногда и родители, в конце концов – остаются с зияющей дырой в груди, где-то в районе сердца, и само оно бьется теперь совсем не так, как должно: надрывно как-то, больно. Устало.

Дыру не промокнешь спиртом, не затянешь швами в ближайшем травмпункте, и даже антибиотики не помогут.

Вот и приходят теперь они все, потерянные, к Антону во снах, будто к гадалке. Будто хотя бы он может что-то поменять.

А он не может.

И потому гонят они его, гонят по тротуарам незнакомых улиц разрушенного войной мегаполиса, молят и ненавидят, тянут к нему свои руки, прямиком к горлу, хотят забрать с собой, загоняют в подъезд дома, верхние этажи которого охвачены неистовым, коптящим пожаром, стучат в подпертую им входную дверь и орут, захлебываясь и надрываясь:

– Спаси ее!.. Спаси!..

Отдышался, рванул ко второй двери, в тамбур, вышиб ее плечом и вдруг очутился в той утренней комнате на верхних этажах.

И оцепенел.

Лиза сидела на подоконнике и рыдала. Молча, что самое страшное. Слезы крупными каплями катились по ее щекам, срывались с острого подбородка и впитывались в тонкую ткань маечки. Она то подбегала к креслу, плюхалась в него, хватала ручку и писала что-то, прорывая бумагу и царапая пером по столу, то потом опять поднималась к окну, всматривалась в пропасть, стояла так, глядя в горизонт, вдруг танцевала прямо на подоконнике, опять куталась в комок то на кровати, обнимая плюшевых медведей, то в темном углу комнаты.

Писала, рвала пропитанную слезами бумагу, бросала за спину, вставала и снова танцевала. Самозабвенно, для себя самой. Красиво. А потом опять возвращалась в свою ужасающую реальность, и опять металась по комнате, не находя себе места и не понимая, что места для нее здесь больше нет.

Антон застыл и смотрел на эти смазанные пятна, что мельтешили перед глазами, не в силах пошевелиться. Помешать. Успокоить. Оцепенел и наблюдал за душевными терзаниями юной девочки, которую довели до края. Опустошенный. Обесточенный, как и она, с той только разницей, что подросток не видел иного выхода, кроме как добровольно лечь в гроб, а Антону уже даже на это не хватало духу.

Лиза замерла на краю: вытянулась во весь рост в оконном проеме, держалась рукой за раму и смотрела вниз. Все же говорят, когда прыгаешь с парашютом или с тарзанки: «Главное – не смотри вниз», и пинают тебя прочь из самолета или с моста. Те, кому уже плевать – смотрят и не боятся. И даже не кричат под протесты сходящего с ума вестибулярного аппарата.

Будто манит их чем-то туда.

– Не надо, – наконец, найдя скудные остатки сил, смог выдавить из себя Антон.

– Знаешь, что странно? – Лиза не испугалась его голоса и даже не обернулась. Напротив, она его ждала: – Внизу-то ничего нет. Будто я могу сейчас взять и вспорхнуть, как птица, поймать крыльями ветер и улететь отсюда куда-то далеко, выше домов, чтоб не видеть это все. И края тоже не видно, совсем не видно. Будто его и нет вовсе. Ты видел когда-нибудь край?

Вот теперь она обернулась и, казалось, впилась своими чуть раскосыми яркими глазами в его сгорбленную, неловкую фигуру, ожидая ответа.

Видел ли Антон, живший большую часть своей сознательной жизни в окопе, «край»? Был ли когда-нибудь на нем? Он с трудом осознавал сам факт собственного существования, куда ему до таких высоких материй.

– Нет, не видел. И тебе не стоит. Спустись, давай поговорим…

Лиза задорно хихикнула, смутилась, опустила взгляд и прикрыла рот. Через мгновение снова посмотрела на него, но глаза уже не сверкали жгучими бликами: они потухли. Разглядела она там что-то, на старом потертом ламинате? Как человек может так взять и угаснуть за секунду? Не должен же, но может.

– О чем нам говорить, Антон? Ты мне не поможешь. Ты никому никогда не сможешь помочь, даже себе. Ты же «включаешься» постфактум, когда уже все случилось. Тебе остается только… как же там, по-умному… «констатировать факт»? Описать случившееся, изредка кого-то в этом обвинить, а потом все равно – двигаться дальше, к следующей мне… Долго же ты меня искал, Тош, очень долго… Только не поможешь ты мне уже, не сможешь просто. А я тебя ждала, между прочим, очень долго ждала. А ты опоздал…

«Что? Что она говорит… Я не понимаю… Я ничего не понимаю…»

Только вот ее слова задевали. Резали, вгрызались куда-то вовнутрь, как голодный зверь в свою добычу, и наутро Антон проснется с этой мыслью: «Я никому никогда не смогу помочь», и, на свою беду, попытается доказать вселенной обратное. Жаль, что вселенной начхать на попытки очередного муравья доказать ей что-то. В ее космических просторах нет места этой людской суете. Когда совсем надоест ей это копошение – метнет в маленький голубой шарик, затерянный на периферии галактики, комету, да и дело с концом. Спустя пару миллиардов лет очищающего огня начнется новый виток эволюции, и, быть может, новая цивилизация каких-то иных существ не будет построена на костях своих же сородичей.

– Что значит ты меня ждала?..

– Глупенький… Это ты меня забыл. Я-то тебя не забыла. Я тебя помню, я тебя всегда буду помнить…

– О чем ты? Я не понимаю… – Но он начинал понимать, вспоминая строчки ее предсмертной записки. Внутри еще целой груди росла какая-то безосновательная уверенность: он знал Лизу. Он знает Лизу. Она… Она…

– Сестренка?..

Лиза грустно улыбнулась. Одинокая слеза скатилась по щеке и ошеломила Антона.

– Сестренка… Не надо… Подожди, ну зачем? Ну почему?..

– «Почему», Тош? Потому что этот мир плох. И ты это знаешь.

– Знаю… Но это ведь не выход!

– Для души – выход. Я сегодня сбегу. Может, это бред, но чувствую: не будет больше этого края. – Выражение ее лица болезненно быстро менялось, путалось в этой бессмыслице. – Хочешь, полетели со мной? Прямо сейчас, над этими домами? Туда, за горизонт, за край…

– Лизочка, подожди, ну нельзя… Я не могу…

– Прямо выше домов, выше… И мир этот плох… И ты ушел, бросил… Не согрел… И я свободна и легка… – Ее фразы замедлялись, она смотрела в далекий кровавый рассвет и растягивала слова, а Антон, обездвиженный внезапно раскрывшейся истиной, не мог ей помешать, как бы ни хотел. Держало его что-то. Не просто так он тогда ушел. Когда-то. На тот луг, босиком из ночи, ото всех и к другой?..