– Ха-ха! Почему вы говорите слухи? Это совершенно никакой не секрет! – смеясь, ответил мягкий голос с легким восточным или южным акцентом, – понимаете, у кого-то есть слабость к женщинам да? У кого-то к красивым вещам. А у меня есть слабость к красивым вещам, в которых я вижу красивых женщин! Яхт у меня пять – Севаль, Назакат, Серна, Белый Лебедь и моя красавица – Звезда Востока! Моя гордость! На ней, кстати, так и запишите – есть вертолетная площадка и мини-док для малых яхт, вы, в общем, можете считать ее моей любимой женой. Я полностью ответил на ваш вопрос? – все так же смеясь, и не без некоторого хвастовства ответил приятный голос.

Чем еще мог бы похвалиться обладатель бархатного голоса, Родион не узнал, он поковылял дальше, до смешного похожий на киношного зомби, мысленно сгруппировавшийся для решающего рывка.

***

Во дворе пятьдесят второго дома по улице Мира вершился ежеутренний ритуал. На грубой, врытой в землю скамеечке, напротив небольшого столика, покрашенного в нелепый светло-коричневый цвет и также врытого в землю расположился пожилой мужчина в когда-то белой, пожелтевшей от времени рубашке в тонкую голубую полоску, древних побуревших брюках, как будто под цвет его невзрачного морщинистого лица, и истоптанных туфлях, по внешнему виду – ровесниках владельца. Скамейка по другую сторону стола пустовала. Навстречу ему неспеша двигались, вернее сказать – перемещались два субъекта помоложе, но той же степени потрепанности – представители местного алкогольного бомонда. Пожилой мужчина, не дожидаясь, пока они присядут, окликнул их громогласным и по всей видимости, заранее заготовленным приветствием:

– О-о-о! Леха! Бывалый выпивоха! – и, выдержав двухсекундную паузу, – Ромка! Без бутылки ломка! – И захохотал сиплым, с покашливанием, смехом стареющего человека.

Коллеги по алкогольному цеху на приветствие не отреагировали никак. Постоянные подколы старшего товарища они сносили как должное – пускай у них, как и у всякого алкоголика со стажем (а Леха и Ромка несомненно были из их числа) и водились непонятно откуда деньги на возлияния во вторник в восемь пятнадцать утра, но все же и в их вино-водочном марафоне порой наступали непростые дни. А для Дениса Алексеевича, ветерана не только столкновений с зеленым змием, но и опасного химического производства, таких дней не существовало – он получал законную пенсию. И притом не маленькую. Его возраст, пролетарское происхождение и давно (и окончательно) сформировавшиеся незатейливые вкусы и пристрастия не оставляли ему альтернативы более сложной, чем выбор между «столичной» и «таежной». Потому и тянулись к нему пьяницы, как адепты к своему пророку.

Собутыльники расселись по скамейкам. Леха – сутулый мужик с длиннющими руками и огромными выпирающими губами как на селфи у современных модниц, за что дети из ближайших домов прозвали его Гиббоном, не выдержал первый, и глядя куда-то вдаль прогнусавил:

– Алексеи-и-ч. Есть ч-чего?

Денис Алексеевич, покровительственно улыбаясь, с ловкостью, несвойственной старикам, извлек откуда-то из глубины своих брюк небольшую запечатанную бутылку водки и торжественно водрузил на середину стола. Леха улыбнулся, гыкнул и потянулся было к ней, но распорядитель застолья с той же ловкостью придвинул бутылку к себе, зашептал:

– Тих, тих, тих! – и вдруг как по волшебству рядом с бутылкой появились три граненые стопочки.

Теперь уже Ромка, возраст которого было невозможно определись из-за испитости лица и зигзагообразного шрама, изрезавшего нижнюю губу и подобородок – как любил повторять Денис Алексеевич – «Эт, Ромк, потому что ты губу раскатать умеешь, а закатать вовремя – нет!» – попытал счастья с бутылкой, но она мистическим образом ускользнула и от него – кудесник укоризненно зашептал:

– Куда, куда, куда! – и наколдовал солидных размеров копченую скумбрию, завернутую в промасленную газету. Увидев, что колдовство возымело нужный эффект, чародей довольно улыбнулся завороженным собутыльникам, потер жилистые руки и церемонно провозгласил, – а теперь какое волшебное слово нужно сказать?

Тут к глубочайшему сожалению Лехи и Ромки, которым, по всей видимости, волшебное слово было знакомо, а произнести его быстро обоим мешали только сильнейший тремор и заплетающийся язык, Денис Алексеевич заметил бредущую по пешеходной дорожке к дому фигуру и благодаря по-прежнему верному ему зрению, безошибочно определил в ней Родиона:

– О-о-о! Студент! Гулял, поди, всю ночь? Э-э-э ты давай с учебой не шути, а то вон оно что при таком подходе бывает! – прокричал старик и подмигивая кивнул в сторону сидевшего рядом Лехи.

По мере того, как Родион медленно приближался, адепты служения алкоголю все больше изнемогали от непосредственной близости объекта поклонения, а Денис Алексеевич все сильнее замечал неладное. Когда Родион уже почти поравнялся со столиком, он вскочил и уже без шуток спросил:

– Студент, ты это… Что с тобой?.. – Но получить ответ ему было не суждено, потому что Родион неожиданно рухнул на асфальт, как паяц, которому обрезали веревочки. Последнее, что он услышал, или скорее, то, что по инерции отразилось в его удаляющемся сознании, был крик, – Студенту плохо! Врача ептвымать!..

От легкого толчка он ненадолго пришел в себя, ему казалось, что он неспеша куда-то летит.

– Несут на руках. Или на носилках. – успел подумать Родион перед тем, как снова провалиться в темноту.

В его сознании мелькали смазанные зарисовки из собственной жизни, но все какие-то мелкие, малозначимые – то соседка, тетя Лариса, женщина навязчивая и импульсивная пристает к маме с единственной целью – выведать ее фирменный рецепт приготовления сазана, размахивая руками и острющим носом. Вот уже сама виновница происходящего – серьезная рыбина, бронзовая и усатая, с укоризной смотрит почему-то из-за столика университетского кафе и вдруг булькает как бы между делом:

– Дай конспекты по сопромату отксерить!

Родион не успел еще придумать уважительной причины для отказа, как выясняется, что это никакой не сазан, а тренер по тхэквондо Андрей Валерьевич грозит не единожды ломанным кривым указательным пальцем и выговаривает:

– Не будешь нормально тянуться, пах порвешь!

Вдруг от сэнсея остается одна лишь нашивка на добоке, изображающая медведя, борющегося то ли со змеем, то ли с драконом, потом исчезают и звери. Единственное, что парню представлялось более или менее внятно, это повторяющая картина: снова и снова взлетающий орел. Он как будто взлетал все ближе и ближе к Родиону, и каждый раз ронял из своих лап то ли стакан, то ли бутылку, беззвучно исчезающую в пустоте, а в каждое из трех последних повторений, взлетая уже на расстоянии вытянутой руки, когда, казалось, можно было провести рукой по его перьям, он внезапно будто бы нахмурился и трижды, каждый раз все громче, неожиданно и серьезно произнес человеческим голосом:

– Молодой человек! Молодой человек!..

***

– …Молодой человек! Не пытайтэсь меня абмануть! Я видел, что вы праснулись! –нетерпеливо воскликнул голос с ощутимым кавказским акцентом, – как вы себя чувствуетэ?

Родион действительно проснулся, глаза с трудом, но понемногу открывались, тело с удовлетворением ощущало под собой мягкий матрас, он едва успел ухмыльнуться про себя – а как это, оказывается, классно, встречать утро не в грязи. Но едва увидев, куда его привел злосчастный вечер, отшвырнул мысли про сон. Он лежал посреди огромной кровати, с обоих краёв усыпанной кнопками (Родион зацепил взглядом «вызов медсестры» и «открыть/закрыть окно 1»), миниатюрными мониторами и мерцающими диодами, в углу не менее впечатляющей палаты. Сверху белел высоченный потолок, на котором успокаивающей зыбью колыхались силуэты крон деревьев, подсматривающих в два огромных окна, занимавших чуть ли не по половине стены. У третьей стены стоял столик с компьютером-моноблоком, строго по центру четвертой стены была дверь, чуть над ней расположилась аккуратная коробочка кондиционера. Все вокруг было стерильно белым, кроме слегка прищуренных карих глаз склонившегося над кроватью врача – Родион догадался, что тот улыбается под маской.