Скуратов заметил, что крохотные ногти на ее руках покрашены ярко - красным лаком. Сами пальцы и вообще руки были жирно измазаны грязью, которой в избытке лежало вокруг лужи, и из которой, похоже, была вылеплена фигурка человечка.

   - Он из глины, - девочка внимательно смотрела на мальчика своими синими, как от холода, глазами. Грязь только сверху.

   - Воды хочу, - попросил Скуратов.

   Из церкви вышла изможденная, очень болезненная с виду женщина. Сухое смуглое лицо, на голове платок. С заметным трудом она несла полное грязной воды цинковое ведро. Подошла к луже, вылила в нее ведро, отжала тряпку.

   - Мамка, этот вот пить хочет, - крикнула девочка.

   - Жди пять минут, хлопчик, вернусь - до нас дойдем, я тебя покормлю, попьешь. С крыши если прыгать,тоже лучше вторую куртку одеть, лишним не будет, - сказала женщина, даже не бросив взгляд на Скуратова.

   - Тебя она, что ль сегодня ждала? - спросила дочь. Всю ночь на коленях простояла.

   Идти было недалеко. Жили мать с дочкой через два дома от церкви. В одной большой чистой комнате стояла двуспальная кровать, покрывало было с изображением громадного солнца с диковинным орнаментом по краям. Всюду на полу разбросаны лепные фигурки людей, животных, чашки, клубки ниток. На стене висела гитара. На комоде стояли иконки и фотография актера Янковского.

   Кухня была светлая, с большим окном, Скуратов сел за стол.

   - Будешь есть левой рукой или тебе прям в кружку налить, будешь пить из нее? - спросила женщина и, не дождавшись ответа, налила суп в эмалированный стакан и поставила его перед Скуратовым.

   - Перекрести и вливай, чего смотришь.

   Положила перед ним на стол еще кусок бородинского хлеба, тарелку с нарезанной колбасой.

   - Сказано было, придет человек, который переезжает, слегка очекушенный, сам себя не помнящий. Надо помочь. Я, конечно, такого тушкана, как ты, не ждала, но я человек старый, порядки знаю. Мои нравится-не нравится тут вообще роли не играют.

   Женщина взяла себе кусок колбасы. Медленно, задумчиво жует. Разговаривая, она удивленно хмыкала, а сразу после этого быстро гладила нос.

   - Ты не сердись, у меня к тебе вопросов нет. Так... общее недоумение. Как оно все работает? Как выбирает? Почему никто не слышит, не видит, не старается выслужиться? Правил нет, вот почему. Всю жизнь готовишься, а в космос летит ебанат, да. Тебе вот руку прокомпостировали, ты хоть подумал иглу вытащить?

   Скуратов отрицательно мотнул головой.

   - Я так и поняла, додя.

   Мальчик подумал, что чем-то сильно обидел хозяйку.

   Рукавом рубашки Скуратов вытирает глаза. Женщина и кухня исчезают. Он стоит в полной темноте. Слышно, что около него, и справа и слева, ходят, почти бегают, он время от времени чувствует толчки в спину, в плечи. Наверное, он стоит там, где стоять не должен, чем сильно мешает кому-то. Кому? Стоит какой-то ровный, рабочий гул, как признак хорошо отлаженного механизма.

   Вдруг кто-то берет его за руку и уверенно ведет за собой. Это похоже на настойчивую просьбу или приказ. Под ногами ощущение идеально ровной поверхности, идут не быстро, но, непривычный к хождению по идеальным поверхностям в темноте, Скуратов постоянно спотыкается. Оступившись в последний раз, пролетает несколько шагов головой вперед. Оставшись без сопровождающего, он шарит в темноте вокруг себя руками. Перед ним стена, верхней конец которой находится выше, чем он может дотянуться, встав на носки. Слева под прямым углом стена идет назад, в том направлении, откуда его сюда проводили. Наугад отсчитывает двадцать шагов вправо, стена не заканчивается. Сев на карточки, Скуратов водит ладонями по полу. Так и есть, полная идентичность, ни шороховатости, ни трещинки, едва прохладная поверхность, стену и пол тут можно смело менять местами, никакой разницы. Несколько толчков в плечо возвращают его на те же двадцать шагов обратно. Такое ощущение, что его просто поставили в угол. Скуратова наполняет знакомое стыдное чувство, когда ты помешал взрослым, просто появившись невовремя и разобщив их компанию. Немеденно вспоминаются запахи торжественного стола, на день рождения или на новый год, сигарет и сырой верхней одежды. Он садится спиной к стене и ждет, что, может быть, глаза привыкнут к темноте. Об его вытянутую ногу кто-то спотыкается.

  -- .... я и смирилась. Я что, надо будет, и меня заберут. А не заберут - нам всем одно в главную дверь уходить. Ты не знаешь, зачем вас вызывают, что за это положено? С прошлого случая года четыре уже прошло.

   Скуратов, оказывается, немного пролил содержимое стакана на стол, и хозяйка меланхолично пальцем рисовала на нем рваные разводы.

   - Приходили тогда двое, волосатые. Уж, наверное, чин какой получили, видят сейчас нас с тобою, а?

   - Мам, отпусти уже, я его тоже угощу! - вбежала на кухню дочка. Ты ему зубы заговорила, а человеку идти пора.

   И уже к Скуратову

   - Пойдем, дам сласть, и пора тебе, пора.

   - Вот тоже, откуда она взялась? - продолжала недоуменно смотреть на стол хозяйка, когда дети убежали в комнату.

   Порывисто, торопясь, будто дело действительно идет на секунды, она посадила его на кровать, убежала на кухню и вернулась с большой глубокой тарелкой молока. Из кухни слышалось уже глухое бормотание, разобрать его было сложно.

   - Крайняя трапеза, потом сладенькое, потом плач. Сейчас, конечно, все уже не по-людски, но правила надо соблюдать. Мать у меня не тянет-то на жрицу, на проводницу, вот бабка была -- ого! Богородица! Она в своем Осташево такие, говорят, давала службы, из других областей с ней лежать ездили. Котел ее фамильный потом папка мой выкинул, когда мать его с собой в город хотела забрать. Он бабку не любил, "фея хуиная", так называл. Врачом был. Военным.

   Рассказывая, она поставила тарелку с молоком на пол, постелила белый чистый полотенец, положила на нее знакомую фигурку глиняного человечка. Стала коленями на полотенец.