Проспав весь день, как умер, без снов и мыслей, Олег всю ночь, стараясь не разбудить мать, смотрел маленький телевизор, приютившийся на холодильнике в кухне. Убавляя и вновь добавляя громкость, он мысленно ругался на раздражающую своей частотой рекламу, которая, как бы убедительно не доказывали обратное рекламщики, специально транслировалась громче, чем фильм. Впрочем, то, что показывали, Рассказова интересовало постольку – поскольку. Просто фон, и под него неожиданно полезли воспоминания, которых он не хотел, гнал прочь, заставляя себя вникнуть в суть показываемого по телику, однако всё было тщетно. Настырно, как он ни старался отвлечься, увильнуть, не смотреть и не вспоминать, вставало перед глазами давно забытое. Будто картинки в дочкиной книжке со сказками Андерсена. Но не гадкий утенок и не русалочка Ариэль, а Добреев Руся собственной персоной, его мамаша, купчиха первой гильдии, его отец – подлый лжец, и его дружок Зимин. А еще появлялись откуда-то из самых мрачных глубин памяти одноклассник и закадычный друг детства Витька Хворостов, и стажёр Славка Киреев, только почему-то уже с капитанскими погонами. И все остальные: начальник отдела по прозвищу Царь, председатель районного суда с холеными усиками, наставники Тропарев и Семенов, командир взвода Андронов и водитель экипажа, чья фамилия, пожалуй, было единственным, что Олег никак не мог вспомнить. Вот бы и с остальным также, но нет. И, сидя на подоконнике у настежь раскрытого окна, Рассказов курил, и курил. Одну за другой. Судя по лужам на асфальте, днём опять моросило, но теперь стояло безветрие, и наступающий день обещал быть сухим. Лето же. Хотя перед глазами Олега возникла зима. Та самая, морознее которой в его жизни не было ни до, ни после…

(Григорьевск, январь 2005 года, милиция)

Сказать, хот-дог не нравился, определённо было нельзя. Скорее, он был никаким. Безвкусным, что ли. Истинно – жратва для собак. Но купить ночью в маленьком райцентре что-либо пригодное в пищу, было сродни немыслимому. Напиток, называемый по досадному недоразумению, кофе, давно остыл. Получалось, что есть и хотелось, и нет. Одновременно. И потому старший одной из двух мобильных групп первого взвода григорьевского отдела вневедомственной охраны, младший лейтенант милиции Олег Рассказов, лениво и долго пережевывая постную сосиску со сдобой под соусом из кетчупа и майонеза, тоскливо глядел через лобовое стекло старенького уазика на длинный, пустынный проспект. Хотя, какой там проспект? Одно название. Вот в большом городе, в десятке километров от которого он служил срочную, действительно, были проспекты. И Рассказов очень хотел там остаться в после службы, да обстоятельства не позволили.

А что в захолустном Григорьевске? Безысходность, присущая всем райцентрам, у которых было светлое прошлое с градообразующими заводами да фабриками, а ныне нет ничего. Ни настоящего, ни будущего. Только имя красивое осталось. При коммунистах говорили, что городок назван в честь Григорьева – вожака местных партизан. В гражданскую они освободили город от бандитов – колчаковцев раньше регулярных частей красной гвардии, и им в центре города до сих пор памятник стоит. Новая легенда, не смотря на каменного революционера, застывшего с мосинкой в руке, утверждала, никакого храброго партизана не было, а благородные беляки ушли сами, не желая кровопролития и, в отличие от коммуняк, жалея местных жителей. Название же городу, и это немудрено, дано в незапамятные времена по имени основателя – монаха Григория. При этом никто уже не помнил ни фамилии того человека, ни того, была ли у него семья и как он выглядел. Не могли местные краеведы ответить и на главный вопрос, откуда и для чего старец тот уважаемый пожаловал в суровый край, где зима семь месяцев, а остальное – весна с осенью вперемешку. И сколько ни размышлял Олег о родном городе, а всё одно оставался уверенным, что назван он, всё-таки, в честь отважного красного партизана. В их школе даже его портрет висел, под которым гордых малышей – октябрят принимали в пионеры. И его, Олега Рассказова, тоже. Одним из первых за отличную учёбу и успехи в спорте да общественной жизни класса. Наравне со всеми он торжественно клялся, горячо любить Родину. Однако всё это было так давно, что и не стыдно было признаться в нелюбви к Григорьевску с его разбитыми дорогами да облезлой краской на фасадах низеньких домов.

– Сколь уже? – громко спросил Олег.

– Короче, вы, товарищ младший лейтенант, пару минут назад спрашивали? – вынув наушники плеера, ответил с заднего сидения стажёр Славка Киреев. – Четверть шестого.

– Я про температуру, – ухмыльнулся Олег, довольный тем, что умело, как ему казалось, прикрыл свою скуку. Интересовался он, как раз, временем. Каждые пять минут. Жутко хотелось домой, к Люсе – лучшей жене, какая только бывает. Свадьбу сыграли больше год назад, по первому снежку да ласковому ещё морозцу. Не то, что теперь. Вон, как жарит.

– Короче, в новостях, товарищ младший лейтенант, только что передали, температура воздуха за бортом нашего драндулета минус тридцать четыре, – бодро отозвался Славка. – Снова аномальные холода. Затянулись крещенские морозы…

– Сам ты драндулет. Это друг. Боевой, – обиженно проворчал с водительского места прапорщик милиции в расстегнутом бушлате.

– Слав, а что за дурацкая привычка, в каждую фразу слово короче вставлять? – усмехнулся Рассказов, не обращая вниман1ия на шофера. – Чего это у тебя там такое короткое, что ты об этом на каждом шагу поминаешь? Руки или ноги? Или ещё чего?

– Короче, не знаю, товарищ младший лейтенант, – беззаботно ответил стажёр. – Всегда так говорил. Вас раздражает?

– Раздражает меня, что выкаешь постоянку, – ответил старший экипажа, прикидывая, сколько метров от автомобиля до ближайшей урны, куда надо бы дойти и выкинуть обертку от съеденного, да вылезать из тёплого салона было неохота. – И хватит ко мне по званию обращаться. Не в армии. Зови по имени.

– Есть, товарищ младший лейтенант, называть вас по имени, – отчеканил Киреев.

– Тьфу, – выругался Рассказов.

– Оставь его в покое, Олег, – перебил водитель. – Растолкуй лучше, как так получается, что мужик изобрел лекарство от импотенции, а ему потенцию не дают, чтобы он продать его смог…

– Чего ему не дают? – перебил Олег, пристально глядя на прапорщика и с трудом сдерживая смех.

– Потенцию, – ответил тот, как ни в чём не бывало.

Первым расхохотался стажёр. Затем, пытаясь выговорить сквозь смех, не выдержал Олег:

– Патент. Понимаешь? Патент, а не потенцию…

– Короче, а чего это вы, товарищ прапорщик, так озабочены потенцией? Или всё, амба уже?

– А, ну вас, – пуще прежнего обиделся водитель. – Умные стали, в начальники все метют. А вы, как я, девятнадцать годов и четыре месяца покатайтесь на этом ведре, которое старше меня, полежите под ним, поковыряйтесь с его внутренностями, когда из него сыпется всё к чертям. В дождь, в мороз. И посмотрим, что с вашей потенцией будет.

Прапорщик милиции закурил и только потом открыл форточку:

– У меня ребятишек трое, и внучка одна, и все при мне, и жена дома борщи варит, а у вас ещё никого нет.

– Я женат, – напомнил Олег. – И дочка растёт.

– Ага, – согласился водитель и упрямо продолжил. – Год, а, значит, не считается. Так что мне переживать нечего, жизнь не зря прожил. Теперь вы так смогите. А то взяли моду, один в школе милиции учится и другой лыжи уже навострил туда, а рулить на этих корытах, наряды возить, не кому. Уйду вот на пенсию, посмотрю на вас, как запоёте, кто вас катать туда – сюда будет?

– Тебя не поймешь, – усмехнулся Рассказов. – То стажёра готов в клочья порвать, что он машину драндулетом называет, то сам её ведром кличешь, корытом. И ты по старости лет забыл, машину эту получил три года назад, на площади у мэрии в день милиции, как один из лучших водителей отдела.

– Зато на той, что раньше была, больше пятнадцати оттарабанил честно, и не ныл, – философски протянул водитель. – Я так скажу, сопляки. Стажер – это одно, а я – это другое. Он без году неделя на службе, и, может, двух дней ещё не протянет. А я за рулем с того дня, когда он не родился ещё, а ты, Олег, мамкину сиську наяривал. Мне ругать можно, вам – нет. Это как про жену, сам ругаю, но пусть кто другой хоть слово про неё вякнет, задавлю…