Посвящается моему мужу.

С благодарностью

за его трепетное отношение

к нашим детям и к моей работе.

На лестничной площадке было тихо. Миша осторожно высунул голову, боясь столкнуться с соседкой напротив, которая, видимо, по давней своей привычке часто припадала к глазку и всматривалась в полумрак длинного коридора.

Ни звука. Парень решил продолжить свое путешествие к мусорным контейнерам во дворе. Он осторожно вынес коробку со старыми вещами и плотно прикрыл за собой входную дверь, собираясь вскоре вернуться, решив поэтому не шуметь лишний раз ключами в замочной скважине.

Миша вышел на улицу и направился за угол дома. На улице тоже было тихо несмотря на то, что уже было около восьми утра.

– Ну, здравствуй, спальный район города Энска, – поздоровался с пустотой внутреннего двора дома парень. – Мне давно хотелось узреть нечто подобное, так что «привет». Аккуратно поставив коробку, возле специально огороженной территории (в коробке было много стеклянных предметов, оставшихся от прошлых жильцов. Квартира долгое время пустовала), Михаил потянул носом прохладный утренний воздух, сощурившись как довольный кот. Проснулись звуки: где-то хлопнула дверь, зачирикали птицы над головой. Казалось, что и новый дом и новый двор приветствуют переселенца, осторожно всматриваясь, прощупывая его, постепенно проявляя себя, словно кинопленка.

Дом был один из крайних. Его огибала дорога. Еще один дом стоял напротив, а дальше было поле. И много неба. Окна квартиры, в которую недавно переехал молодой человек, выходили два окна квартиры на дом напротив, и еще балкон на пустырь за гаражами. Луна совершала свой обход как раз возле его балкона на третьем этаже. Иногда Миша сидел, наблюдая за движением луны, когда не хотелось спать или работа была не закончена. Парень писал сайты, программы. Сам он называл себя вольно рабочим, другим представлялся «фрилансером», потому что это модное слово. На самом деле он не находился в бесконечном поиске работы, на которую надо было бы ездить каждое утро к девяти утра или к десяти, и возвращаться домой часиков в семь, просиживая штаны и не успевая соскучится по дому. Все-таки он был специалистом в компьютерной области и потому смело брал заказы, находясь в любой точке земного шара.

На четвертом этаже открылось окно, послышалась нецензурная брань и, идеально попав точно в мусорку, пролетел серый мусорный пакет.

– Вынес я мусор! Не ори!.. Какая разница! – перерываясь нецензурщиной, слышалось сверху.

– Трехочковый! – громко заметил Михаил, улыбнувшись.

Из окна высунулось небритое лицо:

– Тебя не спрашивали, шкет! – Заметил мужчина, которого еще не отпустило похмелье. – Благодарят меня, дура! – повернулся он в комнату. В окне, рядом с головой мужа, показалась заспанное лицо не накрашенной женщины. Вчера эти двое отмечали перевод на другую работу. Михаил знал об этом, по той же причине, что и весь дом: происходило это действо очень громко, пафосно и частично во дворе, поэтому осведомлены были все. Михаил откровенно рассмеялся: располагало и утро, и ситуация.

Возвращаясь в квартиру и услышав шорох за дверью соседки – пересекаться с ней сейчас и портить настроение в его планы не входило – парень поспешно прикрыл за собой дверь и, наверное, это вышло слишком громко, потому что соседка все-таки высунулась, и парень услышал ее обычную фразу, которая за неделю практически не изменялась ни содержанием, ни смыслом: «Опять, курили! В квартире воняет!» И со стуком, демонстративно закрыла дверь. Михаил, выдохнув, прислонился спиной к входной двери. Он не курил, но разубеждать в этом соседку пока не собирался. Разобрать старье, навести порядок, вынести мусор, а потом уже начинать строить «соседские отношения». Иначе все, свалившееся в кучу совершенно не даст работать. В чистоте благие мысли и сами приходят. С этим утверждением Михаил был знаком хорошо.

Парень, все еще не отходя от двери, посмотрел перед собой: посреди гостиной стояли картонные коробки с набросанными в них вещами. Вещи – старье, оставшееся от предыдущих хозяев – собрано Михаилом лично. Стены, оклеенные старыми потемневшими от времени обоями, глаз не радовали, не грели, как грели его те же наручные часы, подаренные Мише бабушкой и носимые им уже без счета лет. Чиненные-перечиненные они хранили воспоминания о бабушке, даче, соленьях… Может, поэтому от стен веяло холодом, поэтому парню казалось, что квартира не принимает его, и иногда – что ей самой холодно – с ней не было связано никаких воспоминаний? Михаил прошелся по комнате к окну, сунув руки в карманы и мысленно разбирая кухонные шкафы со старой советской посудой.

Серое утро расцветало. Из дома напротив вышел какой-то человек и, надвинув на лицо козырек фуражки, направился к автобусной остановке. Дорога была одна, поэтому вряд ли мужчина шел куда-то еще.

Михаил вздохнул, вынул руки, потянулся, повернул голову влево и наткнулся глазами на фотографию. Старую, выцветшую, не его, но выбрасывать это фото ему не хотелось. На фотографии стояла, улыбаясь, молодая женщина в платье в горошек. Большой крупный горох на светлом платье, раскиданный неравномерно, не скопированный несколько раз, а словно нарисованный именно для этого платья. У женщины были длинные волосы, красивый легкий макияж, но привлекал Михаила пейзаж, на фоне которого стояла эта женщина; именно из-за него фотография висела на месте, на котором (как странно!) нашел ее парень. Фигура девушки на фото располагалась с краю снимка, а за левой ее рукой лежало глубокое горное озеро. Михаил видел нечто подобное много лет назад, когда они с матерью и отцом ездили в отпуск в Горно-Алтайск, к деду. Он был маленький тогда и вряд ли запомнил все в точности, но сейчас ему казалось, что девушка фотографировалась в том самом месте, которое видел он, сбежав однажды девятилетним ребенком к озеру, посмотреть на рассвет. Рассвет в горах! Он невероятен сам по себе, а тут еще это прекрасное отражение в воде, которое буквально сводит с ума приглушенной красотой бесконечного неба… Над озером кричали птицы, где-то в кустах, пришедший посмотреть на чудо и вспугнутый человеческим существом, юркнул, скрываясь, сурок. Семья его хотела остаться там, но потом решили взять деда и уехать всем вместе обратно в Москву, да и за Михаила мать нешуточно опасалась, потому что он постоянно сбегал с окрестными мальчишками. Дом деда продали – на вырученные деньги купили машину. Сейчас эта машина, уже старая, стояла в гараже подмосковного дома. Михаил вздохнул: «видно где-то в сердце застряло то совершенно бесподобное утро, поэтому и висишь ты тут, дорогая. Не переживай, ревновать некому. Мы тут вдвоем. – Он улыбнулся и дотронулся до фотографии кончиками пальцев. Счастливая ты. Какое озеро у тебя есть! А у меня, зато, звезды». И парень снова вздохнул, прерывая неловкое молчание комнаты, явно пребывающей в нетерпении.

– Пойду-ка я коробки разбирать. – Михаил, отвернувшись от изображения девушки и озера, направился, вопреки сказанному, на кухню ставить чайник. Протяжный свисток чайника, словно свисток футбольного судьи, полностью включил утро. Прозвучав трубным гласом, он, кажется, дал начало разом всем звукам: редкие машины включили моторы, птицы устроили концерт, люди за стенами разом заговорили о чем-то.

Соседка из квартиры напротив постучала в дверь.

Михаил, посмотрев в глазок и удивившись, открыл ей, вопросительно взглянув в немолодое, но все еще красивое лицо, которое совершенно не красила неприветливость. Михаил решил первым пойти в наступление:

– Улыбнитесь, Клавдия Николаевна. Вам очень идет. Я как-то раз видел вас улыбающейся.

Соседка поджала губы и неприязненным взглядом окинула парня.

– А вы курить бы бросали, молодой человек.

– Я не курю, – улыбнулся Михаил. – Заходите, – он шире распахнул дверь в квартиру. У меня как раз чайник закипел. Хотите кофе?

Соседка охотно прошла на кухню к столу. Она оказалась очень интересной женщиной. Немного скованной, с хорошей фигурой, по-стариковски ворчливой, но не сплетницей, как казалось вначале Михаилу. Окинув взглядом коробки с вещами, Клавдия Николаевна хмыкнула, но не остановилась, словно это была ее квартира и Михаил являлся лишь квартирантом.