Прошло часа два тяжелого бега. Слепящее солнце стояло перед глазами. Трава захлестывала обессиленные ноги. Поле было бескрайним, путь изнуряюще прямым. Я не чувствовал ни рук, ни ног - одна огромная усталость, и бьющее, слепящее солнце... Да и солнце уже было не солнце, а замирающий на карте огонек.
Из-за невысокого холма вынырнули джейраны - небольшая стайка, легкая, словно летящая над степью на невидимых крыльях.
Я крикнул радостно, облегченно и погнал джейранов впереди себя - запах волчицы, которым все еще был пропитан комбинезон, вселил в них страх.
Я гнал их, как собака гонит стадо.Джейраны шли ровно, плавно, словно летели, изредка меняя порядок, совсем как птицы в небе. Трава с хлестом рвалась под их копытами, а я лишь направлял бег. Направлял туда, к гигантскому цветку оранжевой тучи, поднимающейся над оконечностью леса. Финиш - там! Там -победа!
IIолем, полем налетала
та, что свободою звалась!
Трава звенела и играла,
и, точно струнами, - рвалась!
И било солнце с вышины
спиралью взвившейся струны!..
Краем глаза я увидел, что слева вдалеке показался табун диких лошадей, управляемый человеком. Но я-то шел впереди!
Там, на лугу, лукавый лютик,
коровка божья, стрекоза
таращит звездные глаза
на зазеркальное безлюдье.:
Там ночь была,
там были звезды,
там загорались небеса,
там заозерная роса
по стеблям скатывалась в грозди.
Там поутру травы примятой
пролег посеребренный след..:
Там кто-то есть, и вроде нет
то замирает воровато,
то тихо бродит сам собою,
ступая с пятки на носок...
Вот чей-то отблеск над водою!
Вот чья-то тень наискосок!
Вот налетел полдневный свет,
и на песке остался четкий,
такой нечаянно короткий
его игры забытой след.
МИМИКРИЯ
Сережка вбежал в комнату и накрыл мое лицо зеленым сачком.
- Я поймал ваш нос! - закричал он. - Сейчас проткну его булавкой, зловеще прошептал он.
Пора было вставать. Договор есть договор прогулка предстояла с познавательными целями. Пришлось охмахнуться от мучивших с вечера мыслей о топливном кризисе, о нехватке книг, о том, что надо бы сменить работу-не к лицу в тридцать с лишним лет торчать клерком у серой занавески.
- Встаю! - заорал я, размахивая отечными руками и задыхаясь от внезапных усилий. - Так какая она там была?
Сережка растопырил пальцы.
- Усики, как пружинки, брюшко мохнатое, крылья большущие, и на них глазки с беленьким ободочком!
- Потрясающе! Бабочка-пришелица! Крылья с фотоэлементами!
Пока бросал в пакет бутерброды, огурцы, искал спички, все примеривался - хочется идти или нет? И не то чтобы не хотелось, когда я представлял полянку под буками, солнечный заяах земли и анестезирующее прикосновение травки, но ине то чтобы хотелось. Сидела во мне каная-то болезненная лень, какая-то обессиливающая настороженность...
Сережка возбужденно вертелся, гоняясь за ранними мухами, и я почти машинально двинулся следом за ним.
Городишко просыпался и бодрился.
Обогнув две-три пятиэтажки, отбившись от зловредного пинчера, мы вышли к обочине дороги. И тут моя лень и настороженность были удовлетворены. Прежде чем углубиться в лес, надо было минут десять топать вдоль пыльной дороги, ведущей к гипсовому заводу.
Грохотали автоцистерны, и смотреть на них было тошно - с детства привык, что если бочка, то для воды. У меня явно была аллергия к молочно-сухому запаху гипса. Я готов был бежать, огибать завод черт знает по какой кривой, но глупо было отказываться от кратчайшего пути.
Посмотрел на Сережку-тот преспокойно шагал, вступая в пререкания то с одной бабочкой, то с другой.
Я набрался терпения и решил выдержать.
Дорога повернула влево, показались ярко-белые ворота завода, высокая матовая башня...
С ненормальной дотошностью вглядывался я в каждую детальку запыленных строений. "Словно загинсотизированный", - скаламбурил я натужно. И, задыхаясь от одного только желтовато-белого дыма, вьющегося над башенкой, над забором, припустил через дорогу к лесу.
Мы миновали окраинные запудренные деревья, перешагнули через ручей, русло которого размахнулось на целую речушку; он еле-еле пробивался сквозь драные покрышки, ржавые спинки кроватей и прочую отработанную рухлядь. Вскарабкались по склону - и только тут я сумел набрать воздуха, на самом дне легких, чувствуя неистребимый молочно-сухой осадок. Сорвал, растер листик, поднес к носу, потом травинку, потом цветочек желтенький...
- Не нюхайте!-закричал Сережка.-Это куриная слепота, от него может заболеть голова.
Запах гипса улетучивался. А потом я забыл о нем. Сначала пошел к одному родничку - очень хотелось окунуть в него лицо, коснуться языком хрусткой водицы.
Мы шли под высоченными буками.
- Скажите, а что такое ми-ми-крия? -спросил Сережка.
- Некоторые ученые говорят, что бабочка повторяет рисунком на крыльях цвет своих любимых цветов.
- Ну!
Тут я пошел выдумывать.
- Точно! Один энтомолог выкармливал бабочек на цветке, вырезанном из газеты. И через несколько поколений вывелась такая, что на крыльях у нее были буквы заголовка!
Сережка недоверчиво вытаращил глаза.
- Точно-точно! - убеждал я.- Другой раз он выкармливал бабочек на треугольном цветке, и крылья у них стали треугольные, но что потрясающе треугольник был с дырками и крылья тоже с дырками!
Я тут явно загнул и ждал разоблачения.
- А наследственность?! - заорал обозленно Сережка. - У них цвет и крылья по наследству...
Но не договорил, махнул рукой и погнался за стрекозой.
Поднимаясь по склону среди высоченных буков, мы добрались до влажной скамеечки, у полусгнивших ножек которой тихо вздрагивал родник.
- Если не передохнём, то передохнем, - сказал я и быстро склонился к еле видной от прозрачности воде.
Но насладиться не успел - по влажной листве Сережка соскользнул ногой в ямку, потом и второй.
- "Как смеешь ты, наглец!.."-начал я, вытаскивая мальчонку и грустно глядя, как медленное глинистое облако разрастается в воде. - Подождем.
Я подошел к краю площадки, с которой был виден квадрат гипсового завода и забеленное им пространство.
- Эй, энтомолог, - позвал я Сережку. -Посмотри, ты видишь этот заводик?
- Ну.
- Не "ну", а знаешь ли ты, что такое случайность?
- Ну... вот провалиться в воду - это случайность...
- Э, нет, это закономерность... Случайность возникает тогда, когда две или больше закономерностей начинают действовать рука об руку. Например, вот что может произойти. В один пасмурный предгрозовой день появится "летающая тарелка". Она покружит над пожарной вышкой, над центральным универмагом, приблизится и зависнет над гипсовым заводом. В этот же момент хлынет невиданный ливень, "тарелка", точно молния, озарит пространство, окутанное гипсом. Потом все исчезнет во мраке. Пройдет дождь, улетит "тарелка", а завод, деревья и даже животные превратятся в гипсовые слепки! Пройдут годы, затвердевший лес будет стоять неподвижно, на ветке застынет гипсовая птица, на цветке замрет гипсовая бабочка... Все затвердеет, понял, энтомолог?
Сережка ухмылялся, смотрел, прищурившись, на отуманенную пыльцой территорию завода, на длинные шлейфы, тянущиеся за автоцистернами.
Я вернулся к роднику. Муть осела. Осторожно приблизился к воде, точно боясь спугнуть ее, окунул лицо, как в жидкий лед; заломило зубы и нёбо...
- Пей, копытное. Давай задние ноги подержу.
Сережка лег на живот, нырнул головой и замычал. Вскочил с зажмуренными глазами, затряс мокрым лицом, растирая лоб, волосы.
- Ух, вот холодина!
Мы двинулись вверх, туда, где должны были вoдиться - так мне подсказывала интуиция - красивые бабочки с глазами на крыльях. Минут через двадцать поднялись к подножию горы, к свету над свежей травой, к солнцу, которое словно копило тепло здесь, на невысоком перевале, и скатывало его вниз, с трудом пробиваясь сквозь-высоченные буки.
