– Жалко вот, нельзя разбавить молофейку, вроде как сметану в магазине, или квас с пивом, раз уж у нас Советская власть во главе с вороватым социализмом демократии высшего пошиба. Тоже навар был бы.

– Не согласен. Молофейка, конечно, не сметана и не пиво, но вот ее-то не надо разбавлять, не надо. Это наводит порчь на народонаселение всей страны. Например, мне лучше уж похимичить, как химичит весь наш народ. То есть я, попридержав кайф, выдаю на-гора не всю сразу порцию молофейки с одного оргазма, а чуть меньше половины, как меня учила Шурка, пионервожатая. Это, я думаю, вполне безобидная экономия личных средств, не мешающая опытам. Все равно ведь во всем мире ни за хуй погибает 90 процентов живчиков, если не больше.

– Не советую придерживать, нельзя прерывать половые сношения даже с Дунькой Кулаковой. Испортишь силу воли, тогда и ноги пойдут невпопад, как у алкаша в снегопад. Я одну даму из-за этого разогнал. Только и вопила: «Будьте добры, извергайте, пожалуйста, ваш спрыско-спуск куда-нибудь в другое место!» «Может, в среднее ухо?» – спрашиваю. «Все равно куда, лишь бы не в мир кляйне мутер!» У меня, на почве прерывания, ногти ног и рук почти перестали расти. Пришлось разогнать эту даму. Поезжайте, рекомендую, фрау, в колхоз имени Гитлера, где и сливайте молоко в бидоны. Так что кончай уж, Коля, чисто по-человечески.

Тащи бутылку с получки. Сдери там с них молоко за вредность трудовой задачи и скажи, что тем, которые успешно сдали кровь, с уважением несут на тарелках бациллу. Не будь фраерюгой. Ведь в Америке пять раз струхнешь – спешишь, как Чарли Чаплин, к конвейеру и получаешь новый фордик. Понял?

Ну, заявляюсь поутрянке на работу, краснею, здороваюсь с белыми халатами – тужусь, так как разбирают смехуечки и немного за себя неловко, как девчонке кинуть палку в телефонной будке, если страшнейший на улице мороз. А с другой стороны – хули, думаю, краснеть? Пускай ебучее человечество пользуется. Может, моя самозаветность пойдет ему на пользу. Смотрю, для меня уже хавирку маленькую приготовили, метра три с половиной, правда, без окон, как камера у графа Монтекристо. Лампочка матового света. При такой дрочить полезней, чем с лампочкой Ильича. Тепло. Лично я, на месте любого вождя, ебал бы всякие мавзолеи, где очередищи, как в общественный сортир. Оттоманка стоит. Рядом, на стуле, открытая ждет пробирка для порции моей трудовой молофейки.

– Ну вот, Николай, твое рабочее место, – говорит Кимза.

– Только договоримся – без подъебок.

Тут Кимза и велел мне не развивать в себе какой-то комплекс неполноценности, а, наоборот, гордиться, что сначала я стану секретным, потом всемирно известным первопроходцем в науке и передовой, можно сказать, пионерской гинекологии.

– Все такое, – наглею бесстыдно, – нужно мне, как пятке хуй, лучше пуляйте за вредность булку белого, птюху черствого, триста грамм любительской с фисташками и жареного фашиста в очках.

– Располагайся. Приступай, сразу научись докладывать нажатием красной кнопки о приближении извержения семени. Как только скомандую бригаде ученых: внимание – оргазм! – вдумчиво его восприми, затем смело и без потерь извергай подопытную сперму. Сразу после оргазма прошу не зевать, а осторожно закрыть пробирку пробкой.

– Чтоб они не слиняли в побег?

– Я тоже прошу – без шуточек, – взъярился Кимза, как елдою вдаренный промеж шнифтяр.

– Тогда уж и ты называй рузультат вредной моей работы как-нибудь по-нашенски – лучше бы по-русски. А то какой-то, видишь ли, у вас «оргазм» – это вредно попахивает вопросами марксизма-ленинизма.

– К сожалению, Коля, не имеется в нашем великом и могучем иного слова. В этом тоже виновато чингисханство, Иван Грозный и прочее крепостничество. Теперь еще вот гениев поубивали, а вместо Вавиловых расплодили вонючих Молодиных. Тебя ждет работа всего коллектива – трижды вымой руки спецмылом до чисто хирургической кондиции!

– Сучий потрох, – возмущаюсь, – какая может быть история у всего народа, когда он нихуя не имеет важнейшего слова… нет, вижу, умом, в натуре, Россию не понять, и я теперь не успокоюсь… ну, просто все у нас, блядь, имеется: и одна шестая суши – не то что у японцев, у них всего-то от хуя уши, – мы и фашизму ввели в очко залупу с отворотом… само собой, Пушкин с Есениным, по небу полуночи ангел летел, потом Лука Мудищев… в смысле, ебется вошь, ебется гнида, ебется тетка Степанида, ебется северный олень, ебутся все, кому не лень… хули говорить? – тут и дружба народов с балетом, и вообще по самую горлянку – лесов, сука, полей и рек, и за столом никто у нас не лишний, кроме врагов народа, и мавзолей Ленина-Хренина, а в стене Кремлевской, как меда в ульях, заслуженных пеплов с сожженными прахами – короче, каждый божий день миллионы рыл кончают, сука, кончают и кончают, ахают и охают… мы все-таки являемся нацией дружбы народа, а не хуем собачьим, но почему-то на русском совсем никакого не имеем «оргазма», главное, ни одного ученого это совершенно не ебет, а с меня не слазит… нет, такое положение официально я в гробу видал… не желаю его списывать на Чингисхана и другие оккупационные организации, допустим, на КПСС, припишем к ней, как толкуют во дворе, сионских мудрецов будто бы мирового жидо-масонского заговора… в общем, это у меня не понтовая эпилепсуха из-за «оргазма», а натурально русский заторчал в уме вопрос.

Ладно, я отвлекся… закрываюсь в своей комнатушке, она же бывший ленинский уголок, прилег, задумался, вспомнил, хер знает почему, как в побег с сельхозработ ушли мы с кирюхой в бабский лагерь и переебли там всех вороваек, а те, кому не досталось, все больше фашистки и фраерши, трусы с нас содрали и на части их разодрали, чтобы хоть запах мужской иметь под казенными одеяльцами… вспомнил, значит, а мой змей горыныч уже, как кобра под дудку, башкой своей грешной поводит… вновь терпеливо поясняю: кобра – это очкастая дрессированная змея… затем беру дальнейшую эрекцию в свои грабки. Я тогда ебся не так уж и регулярно, сразу, не заметив как, струхнул… полпробирки собрал, на которой разные наляпаны секретные значки и другие черепа, дескать, поосторожней с живчиками, они вам не кильки балтийские в пряном посоле, но нефуфловое будущее для разных злоебучих планет… целый Млечный путь, как говорил, подрочив, мой сосед по нарам, бывший астрофизик… астры – это не цветы на могиле, а исключительно звезды… на него дружок стукнул, что он Землю как планету в рот ебет, если на ее одной шестой происходит такая большевицкая хуета, что ни в какие ворота она вообще уже не лезет… опять, сука, отвлекся… знаешь, почему отвлекаюсь?.. в нашей научной конторе больно уж я привык к интеллигентному треканью, а с тобою я от всей своей души оттягиваюсь, так как, клянусь, охуенно люблю речуги детства круглосиротного и, нихуя не поделаешь, фени юности моей жиганской… тараню пробирку Кимзе.

Кимза размазал немного молофейки по стеклышку, а остальную в какой-то всовывает прибор, весь который обледенел, так что пар от него повалил, как из ширинки Деда Мороза, пыф-пыф-пыф… говоришь, не может пар из ширинки валить?.. да, я этот факт своими глазами еще в первом классе детдома зафиксировал… тогдашний внутришкольный Дед Мороз, он же физрук, надрался в сардельку и ввалился на урок во всей форме, усы, бородища и прочий серебряный иней, все на нем мигает, сука, все на нем блестит… этот физрук в нерабочем положении пилил нашу Фаину Петровну, которая на городской елке халтурила Снегурочкой… и она, то есть училка, захипежила, мол, у нее урок арифметики, тут двадцать восемь маленьких граждан, короче, шел бы ты, сволочь постоянно буханутая, в жопу… тут Дед Мороз в ответ – как рванет на себе ширинку, вот оттуда и пар повалил, как зимой из форточки… рванул и орет, что щас обоссу весь класс, потом заморожу, если ты, Фаинка, не пойдешь со мною в пионерскую комнату, там я красное знамя уже разложил на полу… кстати, в пятом классе я у того же бухого физрука ляпнул из нажопника, прямо на физкультуре, всю получку… директор-зверь весь детдом раком поставил, но получку нигде не нашли, потому что я ее притырил в шкафчике самого физрука… найдет – хер с ней, с получкой, не найдет – еще лучше… целую четверть тайно жрал конфеты, угощал девчонок и курил папиросы «Север»… за все такое запретное девчонки мне показывали неспелые еще сиськи и кое-что другое… хули говорить, спасибо товарищу Гуталину за наше счастливое детство… не знаю, почему вспомнил я все такое очень уж грустное, не знаю.