Старики промолчали. Только Давило не утерпел и буркнул:

– Ага, краска…

Железная кровать взвизгнула пружинами, рассохшиеся половые доски под линолеумом скрипнули – Давило отвернулся к стене и тише добавил: – Отмыл бы ты краску водой, как же!

Стас вопросительно глянул на остальных, но старики, словно по команде, смотрят в потолок и как будто ничего не слышат.

После уборки Стас помогал разносить обед для тех, кто не мог самостоятельно спуститься в столовую. Затем снова уборка, на этот раз в коридоре женского отделения. К вечеру Стас едва передвигал ноги. Кое-как переоделся и поплелся на остановку. С низкого неба моросит мелкий дождь, холод норовит забраться за шиворот, мутные сумерки превращаются в сырой мрак. Зажженная сигарета горчит, дым дерет глотку, словно отравляющее вещество раздражающего действия. Не докурив и до половины, Стас швыряет окурок на мокрый асфальт. Багровый огонек описывает полукруг и скоропостижно умирает в луже.

На следующее утро Кукса (так для удобства Стас сократил кличку Клыковой) огорошила его заявлением, что отныне альтернативный служащий будет исполнять обязанности ночного сторожа, так как санитарок не хватает и вообще они женщины со слабым здоровьем. В ответ на робкое возражение Стаса – мол, если не здоровы, то почему здесь работают? – цедит сквозь зубы:

– Вы служащий? Вот и служите.

Глаза сузились, веснушчатое лицо покрылось розовыми пятнами, ноздри тонкого носа раздулись и опали, взгляд остекленел. Стас вздохнул, но спорить не стал. Он ведь и вправду служащий.

За окном промозглая тьма. Обессилевший дождь барабанит по стеклу, ветер лениво трясет ветви, сбрасывая на сырую землю последние листья. В интернате тепло, оконные рамы заклеены тщательно, по-стариковски. Вечно пьяненький кочегар дело свое знает хорошо, батареи излучают уютное тепло. Стас сидит на жестком деревянном стуле в небольшой каморке на первом этаже. Здесь располагается древний конторский стол и деревянная раскладушка времен Крымской войны. На столе телефон и амбарная книга для записей. Телевизора и радиоприемника нет, Кукса строго настрого запретила отвлекаться от «контроля за пациентами». Что это такое, Стас так и не понял. Две трети обитателей интерната с трудом добираются до туалета, хотя они есть на каждом этаже. Остальные – в основном мужчины – только делают вид, что могут чего-то там… Стариков надо не контролировать, а следить, словно за малыми детьми, чтобы сами себе не навредили. Время просмотра телепередач давно закончилось. Те, кто хотел, посмотрели информационную программу, потом очередную порцию драматического сериала «про любоффь». После этого запрограммированный телевизор вырубился. Стас терпеть не мог страдательных мелодрам и не интересовался политикой. Раздается стук. Стас откладывает газету. Стул радостно скрипит, освобождаясь от тяжести человека, Стас вкусно так, с подвыванием, потягивается. Руки упираются в крашеные доски, дверь равнодушно распахивается. Тусклая лампочка дежурного освещения смутно горит в дальнем конце коридора. Мгла затемнила углы, пол словно покрыт черной смолой, в неподвижном воздухе истаивают запахи кухни, от туалета крадется аромат хлорки. Опять что-то стучит, затем раздается протяжный шорох, будто кто-то сминает клочок газеты перед тем, как засунуть в бутылочное горлышко. Стас подходит к лестнице. На площадке темно, слабый свет из коридора не достигает стены, но молодые глаза все же рассмотрели смутную фигуру, которая медленно движется к лестничному пролету. Некое существо среднего роста выбирается из темноты, тусклый свет вырисовывает контур человека в длинной, до пола рубахе или халате, только вот туловище неестественно вытянуто, руки растут с боков вроде как посредине… Стас вдруг с холодком в груди понимает, что странный человек лишен головы! Верхняя часть туловища словно срезана, на ровной линии плеч нет и намека на голову. И шеи нет. У Стаса мгновенно пересыхает во рту, ноги наливаются тяжелой слабостью, пальцы начинают мелко дрожать. Суматошные мысли вихрем проносятся в голове, от напряжения и страха макушка начинает чесаться, как будто там поселись шустрые насекомые. Или это волосы зашевелились? « Звонить? Куда, в милицию? Или лучше сразу в психбольницу, менты же не дураки, не поверят! А может, позвать на помощь? Кого? Это дом престарелых, идиот»! Изнемогая в борьбе с неразрешимой проблемой, Стас незаметно для себя начинает отступать. Потихонечку, шаг за шагом выбирается из коридора и пятится, словно контуженный краб, растопырив клешни и выпучив глаза. Между тем неизвестное науке и широким массам народа существо подошло к краю лестничной площадки. Из-под нижнего среза одеяния высунулась нога в самом обыкновенном тапке и опустилась на первую ступеньку. Затем операция повторилась с другой ногой и существо начало неторопливо спускаться по лестнице. Руки вытянуты вдоль туловища, смутно видны полусогнутые пальцы. Край одежды прикасается к стене и раздается тот самый протяжный шорох, что так удивил Стаса.

Безголовый человек идет замедленно, как во сне, ступает уверенно, не опасаясь споткнуться и брякнуться на холодный камень лестницы. Ступени обрываются, человек выходит в коридор. На мгновение останавливается, затем фигура совершает четкий поворот через левое плечо, как солдат на параде и неизвестный шагает по направлению к столовой. Стас замирает телеграфным столбом в трех шагах. Дежурное освещение – лампочка в сорок ватт излучает полудохлый желтый свет – падает бледным потоком на неизвестного и Стас с изумлением понимает, что это человек в застиранной ночной рубашке, голова и плечи которого укрыты развернутой газетой! Именно бумага издает леденящий душу шорох в тишине, когда задевает за стену. Неизвестный приближается к двери в столовую, правая рука поднимается, пальцы безуспешно скребут по гладкой поверхности – дверные ручки сняли давным-давно, дабы вечно голодные постояльцы не шарили на кухне. Дверь содрогается от толчков, но открываться не желает. Неизвестный стоит несколько секунд неподвижно, словно размышляя, стоит ли продолжать попытки проникнуть в столовую далее, затем неторопливо, будто статуя на крутящемся постаменте, поворачивается спиной к двери. Тихо шуршит газета, края бумажного листа колышутся, как призрачное одеяние вампира… Стас невольно обратил внимание, что личность под газетой держится уверенно, без той избыточной осторожности, что характерна для глубоких стариков и старух – спина прямая, движения точны, голова высоко поднята. От фигуры просто веет силой и даже какой-то властностью! Ночной гость идет обратно. Шаги звучат приглушенно, из-под газеты чуть слышно доносится сиплое дыхание и покашливание. Человек поднимается по ступеням, сворачивает на следующий лестничный пролет. Тут Стас спохватывается, полусогнутые ноги выпрямляются, нижняя челюсть становится на место, рассеянный взгляд фокусируется и альтернативный солдат чуть ли не бегом бросается вдогонку неизвестному. Впопыхах Стас совершенно не смотрит под ноги, большой палец цепляется за выступ, нога соскальзывает и щиколотку пронзает острая боль. Железные прутья перил отзываются одобрительным гулом, из горла вырывается утробное мычание:

– У-у – у-у!

Этажом выше тихонько хлопает дверь, щелкает замок и Стас понимает – ночной гость уходит, еще мгновение и он скроется в одной из палат – или прямо в стене? – и тогда все, тайну не разгадать! Матерясь, как заслуженный деятель культуры на пенсии, Стас торопливо ковыляет наверх по лестнице. Любая попытка опереться на ушибленную ногу отзывается такой болью, что в глазах вспыхивают разноцветные круги, а матерное бормотание срывается на волчье завывание. Проклятая дверь почему-то не подается, замок клинит, что ли! Наконец, створка распахивается, Стас вваливается во второй этаж. В коридоре темно, слева бледным пятном горит настольная лампа дежурной по этажу, самой санитарки не видно. Правая половина тонет в темноте. Краем глаза Стас замечает смутное движение, слышен скрип несмазанных петель. Он поворачивается, взгляд фиксирует расплывчатую фигуру человека без головы на сером фоне открытой двери. Стас бросается вперед, фигура медленно исчезает, дверь закрывается…