Осень не лучшее время для прогулок верхом, думал я, подгоняя Марта, чьи копыта без малого битый час месили грязь просёлочной дороги, которая уже давно должна была привести нас к небольшому хутору, облюбованному себе под жильё Серафимой-травницей, знахаркой, способной вылечить своими настойками да отварами почти от любой хвори.

— Давай, дружок, попроворней. Всю душу мне эта дорога вымотала. Да и дождь нас догоняет. Приятно тебе будет мокнуть? Мне вот совсем неохота.

Март недовольно фыркнул. Дескать, не у тебя ноги в холодной мерзкой жиже вязнут. Молчи уж, хозяин, раз не хватило ума в такую скверную погоду дома остаться.

— Хочешь сказать, я сам себе проблема?

Конь покосился на меня, легонько заржал, словно хохотнул. Вот уж язва четвероногая. Упёртая своенравная скотинка. Но умный гад и только мой. Никого к себе больше не подпускает. Преданный до конца. Из таких передряг меня вытаскивал. Можно сказать, что благодаря ему, я и жив-то по сей день. Так что пусть насмехается. Он же по-доброму. По-дружески. Чего от друга не стерпишь?

Дождь почти догнал нас, первые тяжелые капли коснулись моих рук и лица, упали на круп сердито тряхнувшего гривой Марта, когда за поворотом показался стоящий особняком хутор, обнесённый высоким добротным забором из обструганных заострённых кверху брёвен.

Серафима встречала меня у распахнутых настежь ворот. Увидев её, конь призывно заржал, радуясь концу пути, ну и здороваясь, конечно.

— Доброго здоровья, бабушка. Принимай гостя.

— Дома тебе не сидится, охломон несчастный, — проворчала старуха в ответ на моё приветствие. — А я стой туточки под дождём. Пошевеливайся, Дастарьян.

— И я рад тебя видеть, Серафимушка.

— Скорей говорю. Сейчас как хлынет!

Я едва успел завести Марта на конюшню, как небо словно прорвалось.

Травница ждала меня в доме, а я никак не мог высунуть нос из своего укрытия. Распряг коня, обтёр, напоил, засыпал Марту овса. А напор дождя всё не спадал.

Махнув рукой, выскочил из конюшни под тугие струи дождя. До дома несколько шагов, но и их хватило, чтобы испытать на себе холодное недовольство разъярённой стихии.

— Ещё и дождь этот ко всему прочему, — расстроено бурнул я, сбрасывая с плеч насквозь промокший плащ.

Серафима посмотрела на меня внимательно. Невесело усмехнулась. Устало вздохнула.

— Садись к столу, мальчик, — велела, указывая мне на широкую деревянную лавку, покрытую пёстрой тряпичной плетёнкой.

В доме травницы такие вот покрывала лежали повсюду: и на полу, и на лавках с лежанками. Серафима плела их долгими вечерами из нарванного на стёжки разноцветного полотна большим деревянным крючком.

— Сперва поешь. Потом поговорим, — чувствовалось, Серафима тянет время. Она бы с радостью и вовсе избежала предстоящего разговора. Но, поймав мой потяжелевший взгляд, обречённо махнула рукой, смиряясь с неизбежным. — Всё так плохо?

— Сама ведь чуешь. Не зря на воротах стояла.

— Чую, внучок. Только помочь ничем не могу.

— Князь умирает. От моих снадобий проку уже нет. На тебя вся надежда.

— В хвори своей Рдын сам повинен! — сердито сверкнула глазами Серафима.

Но со своим гневом травница быстро справилась.

— А ведь я его предупреждала… — сказала чуть слышно, на меня не глядя. Потом подошла, коснулась моей руки, погладила, успокаивая, призывая прислушаться к её словам. — Не дозволено мне, внучок. Зря ты приехал. Пусть случится, что должно.

— Князь сына ждёт. Наследник уже в дороге. Вчера голубь прилетел. Оно для всех спокойней будет, если власть из рук в руки передать. Да и свадьбу сыграть надо. Потом долго нельзя будет. Родне невесты, которую везёт Льен, такое не понравится.

— Сына? — тонкие губы Серафимы искривились недоброй усмешкой. — Мало Радежу было войны, теперь вот Льен случится. Дурной наследник у князя, гонора много, ума не нажил.

— Ну, что ты бабушка. Княжич просто ещё очень молод. Помоги князю сына дождаться.

— Ты ведь сейчас по своей судьбе топчешься, Ян. Знал бы ты, на что себя обрекаешь. Оно того стоит?

От её слов, в правдивости которых сомневаться не приходилось, тоскливо сжалось сердце. И всё же.

— Радеж превыше всего, — сказал я то, что было для меня абсолютной непререкаемой истиной.

Серафима рассердилась. Её гневный взгляд скрестился с моим недоумевающим. В глубине потемневших глаз травницы отразилась такая боль, что у меня дыхание перехватило.

Но она тут же взяла себя в руки. Я даже подумал, не показалось ли?

— А в чём для него благо? — криво усмехнувшись, спросила старуха. — Кто о том знает?

— Без помощи Ассии Радеж не сохранить, — я старался донести до Серафимы свою уверенность в правильности принятого решения. — Помоги, бабушка.

— Знал, кого прислать, князюшка, — травница покачала головой, нехотя соглашаясь с моей просьбой. — Ладно. Будь по-твоему. Считай, месяц отсрочки у смерти для Рдына ты выпросил. И всё, за тем больше не приезжай.

— Льена ждут через три недели. К свадьбе всё готово. Успеем. Спасибо, бабуля.

— Мальчишка ты ещё. Вот радуешься, а того понять не способен, что Льен ведь тебя не пощадит. Слишком уж ты для него независим. И влияние твоё на ближайшее княжеское окружение не шуточное. Властью своей новый правитель ни с кем делиться не захочет.

— Льен законный наследник.

— Законный. И что с того? Не в отца он, в мать беспутную. Зидин сынок, ничего в нём от князя нет, разве что самоуверенность да упрямство ослиное. Если уж что решит… Неспокойно у меня на сердце. Будь осторожен, внучок.

Я взял в свои ладони морщинистую руку, прижался к ней щекой. Серафима погладила меня по склонённой голове и, обреченно вздохнув, велела обождать на улице, пока она над нужным зельем колдовать будет.

Через час мы с Мартом покинули хутор. Отдохнувший конь больше не упрямился, резво переставлял ноги, разделяя моё стремление вернуться домой до наступления ночи. Вскоре свернули с просёлочной дороги на широкий мощённый булыжником тракт, ведущий к столице. По нему мой умный конь и сонного доставил бы меня к родному порогу. Так что я вполне мог расслабиться, погрузившись в нахлынувшие на меня воспоминания.

Князь Рдын, мой приёмный отец, и травница Серафима, позволившая называть себя бабушкой, были единственными близкими мне в Радеже людьми. Своих родителей я никогда не знал. Какого я рода-племени не ведал. Первое из моих воспоминаний — дорога, посреди которой стою я, восьмилетний малец, потерявший память, а на меня несётся чудовище — князь на взмыленном коне и в весьма прескверном настроении. Вполне мог и раздавить, но видно у судьбы были на меня свои планы. Резко осадив коня прямо у моих ног, Рдын спешился и подхватил замершего меня на руки.

Кто его знает, чем я привлёк его внимание? Может тем, что не заорал, не бился в истерике? Так я просто не мог, потому что от страха онемел, к тому же вообще плохо понимал, кто я, где и что со мной происходит. А может и на самом деле князь посчитал меня ответом Неба на свою просьбу о помощи? Как-то он сказал мне, что моё появление на ещё миг назад совершенно пустой дороге никак иначе истолковать и не возможно.

Вскоре рядом с держащим меня на руках князем остановилась всадница, жена правителя княгиня Зида. Брезгливо скривившись, женщина спросила:

— Ты где это подобрал? …Рдын?! Я к тебе обращаюсь.

Не спуская меня с рук, князь повернулся к жене и злорадно ухмыльнулся.

— Вот, Боги послали в ответ на мои молитвы. Ты же не спешишь родить мне сына. Усыновлю этого найдёныша.

— Да ты совсем рехнулся!

— Прикуси язык, женщина. Знай своё место.

— Что? — просипела княгиня, серея лицом.

— Что слышала. И если к следующей весне не родишь, объявлю его наследником.

— Тебе не позволят.

— Кто? Кто рискнёт спорить с волей Богов?

— Ты не можешь…

— Я всё могу. И ты меня слышала, Зида.

Князь усадил меня впереди себя и, запрыгнув в седло, тронул поводья, понукая коня неспешно двигаться вперёд. Потерявшая дар речи княгиня молча ехала рядом. Отряд сопровождения, соблюдая небольшую дистанцию, двинулся вслед за нами.