Литмир - Электронная Библиотека

Антон тоже был режиссером. Но молоденьким. Он снимал не фильмы, а какие-то учебные психологические ролики для студентов. Постепенно ему стало казаться, что это не методичка, а арт-хаус, и для арт-хауса обязательно нужны молодые красивые женщины.

Катю он тоже часто привозил в свою студию-конуру, сажал на высокий барный стул и задавал вопросы на камеру.

Ей всегда казалось это забавным, было приятно, что кто-то расспрашивает о ее жизни, что кому-то интересны ее чувства. Но в тот день настроение было плохое.

– Сядь наоборот. Не так! Наоборот, ко мне. Хорошо. Можешь снять куртку?

– Мне холодно.

– Ну сними куртку, у тебя такая красивая фигура, в куртке этого не видно.

– В футболке тоже видно далеко не все. Начинай, у меня мало времени.

– Ты торопишься?

– Нет, это ты торопишься. И очень сильно. Поехали.

Он еще поворчал для порядка, но начал.

Начал, как обычно, как всегда, как два года подряд:

– Как тебя зовут?

– Катя.

– Где ты родилась?

– В Москве.

– Ты помнишь своих родителей?

– Нет, но я видела их. И знаю, кто они.

– Как ты начала заниматься гимнастикой?

– В детдоме отбирали спортивных детей, чтобы жить в интернате. Никто не хотел, но говорили, что там дают больше еды. И есть шанс вырваться.

– Куда вырваться?

– В нормальный мир.

Антон помолчал.

– А почему же тогда никто не хотел?

– А из интерната уже не усыновляют. И работать приходится много.

– Сколько часов в день?

Катя наморщила лоб.

– Две тренировки по три часа до ужина. А у взрослых – четыре.

– Четыре? А взрослые, это…

– С одиннадцати лет.

– Тебе не нравилось заниматься гимнастикой?

– Так нравилось, что сбежала. Что ты спрашиваешь чушь?

– Тихо, стоп. Я это вырежу. Ну как ты отвечаешь? Это я, я знаю, я сто раз слышал про постоянный голод, боль, травмы, изнуряющий труд, стертые ноги. Люди, люди-то этого не знают, они слышат впервые! Они-то думают, что вы там все росли, как росинки на цветке, сразу становились звездами.

– Мы сразу становились взрослыми. Дети звездами не бывают.

– Ты обрадовалась, когда попала в сборную?

– Конечно. Я давно знала, что попаду, давно готовилась.

– Расскажи, как. У вас с тренером была такая цель?

– У меня была такая цель. Я достала учебник английского языка и прятала его в туалете. И учила там. Чтобы знать, как найти полицию, когда сбегу.

– Расскажи подробнее. Тебя кто-то научил? Ты не думала, что будет, если тебя отдадут обратно? Если ты не сможешь сбежать? Да, и расскажи, почему ты выбрала именно Израиль? Ты же не еврейка. Но внешне ты похожа на еврейку, поэтому?

– Он стоил дешевле. Народ валом туда валил, поэтому строго не следили. Я украла триста баксов…

– Да прекрати немедленно! Катя! Будь серьезнее. Ты же уже рассказывала. Повтори еще. Смотри не на камеру, смотри на свет.

Катя вздохнула так, что чуть не свалилась с табурета.

– Израиль, Антон, страна изгоев. Тех, кому больше нигде нет места. И ты можешь стать евреем, если ты этого захочешь. Для всех остальных ты чужой, даже для отца и матери, а для них ты свой. Они согласны забыть все, что было у тебя до того, как ты к ним пришла. Это как настоящая любовь, все с нуля.

– А почему уехала?

Катя загадочно улыбнулась.

На самом деле, в куртке было очень жарко, но снимать ее уже было просто некрасиво. Да и время подходило к часу икс.

Она слезла с табуретки. Антон не стал уговаривать. Выключил камеру, покорно поплелся за ней до машины.

– Ты так красиво говорила про настоящую любовь…

Ответа не последовало.

– Я к тому, что, может, я провожу тебя до дома?

– Извини, меня ждут.

– Кто ждет, где??

– Дома. Настоящая любовь.

Митя ждал. Эта девочка была в два раза младше его, была ровесницей его сына Никиты. Но девочки – это совсем другое. Сын рос сам, рос хорошо, как все дети.

Эта девочка была странная, яркая, изящная и угловатая одновременно. Понять ее было невозможно, переубедить – нельзя. Оторваться от нее – немыслимо.

Он шел по двору, торопясь, увязая в ранних ноябрьских сугробах, а снег сыпал и сыпал на фонари, на бесконечные московские пробки, на куцую Митину бейсболочку, которую он носил, так как приходилось молодиться и прикрывать наметившуюся лысину.

Снег был совершенно прекрасен, но любоваться не оставалось времени, он знал, что дома, в маленьком светящемся квадратике его ждет Катя.

В тот вечер произошло знаменательное событие, Катя решила признаться ему в любви. В форме заранее обреченной, отвергнутой, несчастной. Ясно же, что глупо рассчитывать на взаимность мужчины, который за два месяца не выразил желания поговорить по телефону. Он всегда заботился, расспрашивал о том, как прошел день, не забыла ли она поесть, хорошо ли спала, как дела на работе. Он знал, во что она одета, да она и сама каждый день присылала ему десятки селфи, но она не знала о том, как он проводит время, ровным счетом ничего.

Впервые кто-то заинтересовался ею, это было лестно, пьянило, в ее рассказах Мите она казалась себе другой – значимой, загадочной, неузнанной принцессой, прошедшей тяжелые испытания. И логика подсказывала финал сказки, в котором ее ждал уже обещанный судьбой прекрасный и стеснительный принц.

«Я люблю тебя, я впервые кого-то люблю, и я очень счастлива, хотя и понимаю, что не могу надеяться на взаимность», – писала она, только и надеясь на то, что он сейчас кинется к ней через весь заснеженный город, чтобы доказать обратное.

«Ты ошибаешься, Катенька, как ты ошибаешься, девочка моя! Я сегодня весь день бегал под снегом, так по нему соскучился, но больше ждал той минуты, когда смогу рассказать тебе об этом. И очень хотелось тебя обнять и сказать: «смотри, Катя, смотри – первый снег!»

«И что же тебе помешало?»

«Днем – работа. Знаешь, все эти совещание бесконечные. Это только так кажется, что у режиссеров очень интересная и творческая работа, объективная реальность же совершенно иная».

«А вечером?»

«Вечером?»

Катя ясно увидела, как он споткнулся, соображая, что ей сказать. Это было лучший шанс застать его врасплох. Она знала, что рискует потерять навсегда эту теплую золотистую надежду под ложечкой, что сейчас она сама и убьет свою сказку, но молчание было невыносимо.

«У тебя кто-то есть? Я так поняла, что ты свободен, но ты не хочешь переводить наше знакомство в реал, поэтому я не знаю, что и думать».

Он ответил без паузы, значит, уже тоже был готов и решился.

«Знаешь, да, фактически я женат. Мы не расписаны с Машей, но мы живем вместе уже восемь лет и оба знаем, кто мы друг для друга».

«Но ты же говорил, что не женат».

«Я и не женат. Но я не свободен».

Катя молча вышла на кухню. Там стоял маленький красный холодильник Кока-Кола, рекламный и совершенно не предназначенный для нормального хозяйства.

Впрочем, хозяйства и не было, Катя не умела пожарить даже яичницу. Но сейчас в нем стояла бутылка водки, которую Катя и выпила много, залпом, почти не морщась от отвращения. Закуски не нашлось, пришлось закуривать, как всегда, сидя на подоконнике.

Снег и вправду шел очень красивый – крупные обильные хлопья, ровно сверху вниз, облепляли ветки, фонари, карнизы. Берта стояла под окнами едва различимая, заброшенная хозяйкой.

Катя пила водку второй раз в жизни. Эта бутылка простояла у нее дома три недели. Ровно три недели, с того вечера, когда она увидела в ателье свою мать. Молодую и красивую женщину, профессиональную актрису и танцовщицу, отпрыска известной московской актерской семьи.

Между ними была смешная разница – шестнадцать лет, как между сестрами. Именно это обстоятельство когда-то и послужило причиной того, что они не стали матерью и дочерью. Но Катя всегда в мыслях называла ее – «мать».

3
{"b":"682305","o":1}