Женщина зашла в описанный выше «кабинет» и, кинув бумагу на стойку, прошла вглубь стеллажей в поисках информации. Мадам Анжела пыталась собрать как можно больше искомых данных, так как понимала, как сложно подслушивать и наблюдать в лютые морозы, да и еще когда одежда не из теплых. Однако ее не покидала мысль, что этого господина она уже видела. Словно наваждением был для заведующей его голос, который отозвался в душе давно позабытыми чувствами озорства и юношеского соперничества.

Спустя некоторое время мадам удалось собрать все необходимое. Она вернулась обратно за стойку, поправила с заботой покрывало, укутав сироту еще сильнее в него, и взяла одну из карт. Ассасин не заставил себя долго ждать. Он вернулся с порубленными поленьями, и мадам про себя отметила, что все-таки иногда надо просить строптивых гордецов о помощи, а также и принимать эту помощь чаще. (Спрашивается, кто после этого на самом деле гордец?) Дождавшись, когда мужчина сложил «топливо» недалеко от камина, женщина подошла к нему с картой. Разъяснив и показав все на ней, мадам отвлеченно пыталась вспомнить этого господина. Уж не давало ей покоя то, что его образ, его голос так знакомы ей! И вспомнила Анжела его только тогда, когда тот, кивнув, покинул бюро. Она нахмурилась и мысленно укорила себя за такую девичью память и невнимательность.

Когда же «позабытый господин» вернулся под вечер доложить о проделанной работе, женщина быстрым шагом подошла к нему и, вскинув голову, с необычайным интересом вновь стала рассматривать ассасина, будто стараясь увериться, не ошиблась ли сама в предположениях?

- Моро, не ты ли это? – она привстала на носочки (так как сама была ниже ассасина едва не на две головы) и решительно (и нагло!) стянула с него этот проклятый капюшон.

В ответ на такую дерзость раздался лишь смех. А мадам слегка толкнула посетителя в бок, выражая тем самым все свою обиду на его скрытность! Правда в глазах читалось облегчение и радость от такого подарка судьбы в лице старого друга.

- А я-то думал, что ты совсем потеряла свое чутье, – он совершенно по-детски потрепал главу по ее рыжей шевелюре, отчего женщина с недовольством отошла от него, начиная приглаживать свои волосы. - Рушко, - и это давно забытое прозвище приобрело совсем иное: теплое и трепетное звучание.

«Рушко… Это прозвище Моро дал мне еще тогда, когда мы только познакомились. По его словам я напоминала ему его любимую собаку. Та зверюга тоже всегда недолюбливала, когда ее хозяин кутался в одежу, натягивал сильно капюшон на голову, да и еще это зверье, как рассказывал милый друг, всегда находило себе приключений! То наставника схватит за полы его плаща, то утащит какую-то животинку с базара, то разозлит стражу, из-за чего приходилось спасать и ее, и самих себя. В этом прозвище я не видела ничего обидного. Наоборот было какое-то необычайное таинство.

Наша дружба была не похожа на ту, которую часто описывают в книгах. Соперничество, баловство и искреннее желание быть лучше друг друга в чем-нибудь, хоть как-нибудь. Вот какой была наша дружба. Соперничество было бы обычным явлением для братства, но вот на фоне крепкой дружбы все это приобретало в глазах окружающих лишь эдакую странность. Порой на тренировках чересчур увлекаясь боем на шпагах, мы привлекали к себе много внимания, заставляя других смотреть нашу битву как спектакль. Наставники всегда видели в действиях моих и Моро лишь ярую неприязнь друг к другу, потому и «баловство» на тренировках, по их мнению, в обязательном порядке должно было окончиться серьезным ранением. Однако этого никогда не происходило. После первой ошибки, когда кто-то из нас приставлял к горлу противника конец шпаги, один убирал оружие, помогал второму встать и смеялся, показывая тем самым «детское озорство». И только тогда наставники вздыхали с облегчением, а сверстники хлопали в ладоши, тем самым вызывая в наших душах теплое чувство величия.

Вечером того же дня Моро спросил меня о мальчишке, которого он видел за стойкой. Ответила честно. Утром ко мне пришли двое других сирот, с которыми у нас был договор о неразглашении местоположения дома взрослым. Как оказалась старушка, что, как и я, старалась помочь детям, умерла ночью. В доме ее было холодно, но холоднее всего было от того, как мальчик окликал старушку, теребил ее за плечо и плакал. Нам с трудом удалось уговорить его пойти в бюро, где позже сменила его одежду на более теплую. Дождавшись, пока мальчишка уснет, я вернулась в дом с двумя сиротами (те наотрез отказывались отходить от меня). Мы оттащили тело старушки за дом, где и похоронили

«А как же братство?» - на подобный вопрос я лишь махнула рукой. При бедственном положении страны и населения руководство контролирует только дела бюро в центре, потому до округов у них не доходят руки. Да, скорее всего, у них не было времени, чтобы следить за всем, а проверки (если таковые и были) делались чисто из-за формальностей. Опасаться пока было нечего»

========== 3. ==========

«С отступлением холодов бюро наполнилось живостью: пришла оттепель, после долгого отдыха, необходимо приниматься за работу. Все чаще и чаще удавалось видеть новичков, которые так же, как и мы в их года, стремились к славе. В их глазах читалась искренняя вера, надежда на удачное стечение обстоятельств (в которых каждый из них сможет отличиться) и преданность братству. Казалось, их жизнь занимали только постоянные задания, постоянная работа (причем многие из молодых брались за любую). Их жизнь занимало только братство. Со временем эта юношеское влечение проходит. Появляются более значимые вещи.

Моро (порой и не по поручению) наведывался в бюро, рассказывая о городских делах, обо всех новостях. Наши вечера наполнялись долгими беседами, и так удивительно было подмечать, как из неотесанных учеников (которые находили особую радость в шалостях и безответственном поведении, которые вступили в братство по настоятельству родителей да по собственному, несгораемому, желанию отыскать ту самую справедливость), мы стали взрослыми людьми с определенными взглядами на мир, с довольно богатым багажом опыта за плечами. Стали теми, кто за каждый свой дальнейший шаг, несет ответственность перед собой и перед дорогими людьми.

О детских проказах и проступках вспоминали редко, со стеснением и улыбкой. Нас заботило будущее страны и прежде всего народа.

1783 год»

***

«Все больше бастующих, недовольных, убитых, да и просто измученных от голода и холодов. Средь простого населения зарождается мысль о революции. Самое страшное - это когда человеку уже нечего терять, когда он готов на все. Однако у многих были другие взгляды.

Политика братства стала непонятной мне. Не представлялось возможности догадаться о том, какие идеи и планы теплились в планах у руководства.

Жить приходится в постоянном неведении. Я не знаю, что ожидает меня завтра. Эта неопределенность заставляет нервничать, еще больше переживаешь за судьбу не свою (если вдруг начнется революция), а за судьбу людей, близких и знакомых.

В последние несколько месяцев единственной отрадой стало молодое поколение, к которому у меня проснулся неподдельный интерес. Я была неправа, говоря, что они такие же, как мы в их года. Они другие… У них больше пристрастий и интересов, больше возможностей. У них совсем иные взгляды на мир, они хитрее и проворнее, чем мы. Главное в их жизни – это самореализация и стремление. К чему? Не знаю. Каждый из них стремится к чему-то своему.

В один из дней, после обеда, я и не заметила, как юный ассасин вошел в «кабинет». Возможно, сказалось то, что в тот момент я была чересчур увлечена чтением добытой книги или та самая проворность, которая стала отличительной чертой молодежи. Когда же посетитель в нетерпении кашлянул, я от неожиданности подскочила и едва не выронила книгу из рук. От подобной реакции, юноша слегка опешил и извинился. Взяв себя в руки, я стала заполнять журнал, в соответствии с предоставленными им данными, и замечала, как посетитель-то мой раз на раз кидает взгляд на книгу, будто пытается прочесть название или хотя бы автора. В конце концов, я протянула ему ее. Он сначала отрицательно покачал головой, но затем все-таки взял книгу и тут же спрятал ее, что позволяло мне сделать вывод о том, что еще существует понятие запрещенной литературы.