В комнате горел тусклый желтый свет. За окнами уже стемнело. Сейчас середина октября, неудивительно, что за окном быстро темнеет. Но, если бы Даня посмотрел на часы, он бы обязательно понял (а он уже умеет понимать время по часам) и увидел, что скоро ему нужно будет ложиться спать. Но он не смотрел, вместо этого дорисовывая круглый мяч рядом с папой и большую раму ворот за его спиной.
Когда рисунок уже готов, а мальчик с любовью творца в глазах радостно разглядывал свое творенье, не находя в нем изъянов, поэтому собираясь показать его маме, дверь в квартиру открывается и закрывается с тихим щелчком, присущим железным дверям. Тут же забыв про рисунок и про разбросанные по столу и по полу карандаши и фломастеры, Даня с радостным криком выбегает в прихожую и кидается на шею отца, целуя его в щетинистую щеку.
— Папа! — громко зовет Игоря прибежавшая на крик брата Ева.
Отец радостно подхватывает её и слегка подбрасывает, тут же ловя. Ева заливисто смеется, а после с громким чмоком целует папу в щеку, продолжая весело улыбаться и слегка хихикая, затем, еще раз обняв отца, ведет его в свою комнату, обещая показать «кое-что, но это сек’ет, папа» Даня наблюдает за этим, а после торопиться к себе в комнату за своим рисунком, собираясь торжественно презентовать его всей семье. В комнате он, не глядя и торопясь, запихивает карандаши и фломастеры по коробочкам, пеналам, подхватывает листок бумаги и кричит подождать его, пока бежит в комнату сестры.
Родители восторженно разглядывают корявенький рисунок своего чада, стараясь не перехвалить и не обидеть. Папа с мягкой улыбкой рассматривает сначала изображение Евы и мамы и только после обращает внимание на свой портрет. Изображения, сделанные детской рукой, лишь отдаленно напоминают их реальные протеже. Глаза у каждого изображенного человека размером на половину лица, улыбка балансирует на тонкой грани между красной галкой-переростком и страшным кровавым оскалом, который каждый может увидеть в жутких ужастиках, а нос чем-то напоминает одинокую скалу. Однако, все смотрят на это с довольным выражением лица.
— Похож… — тихо говорит отец, мягко улыбаясь, а после добавляет, целуя его в макушку, — Молодец, Даня!
Немного позже родители укладывают спать маленькую Еву, после чего мама отправляется на кухню доделывать мелкие бытовые дела, что не успела сделать до прихода отца, а папа вместе с Даней отправляется к нему в комнату. Они кладут рисунок в портфель, следом садятся проверять выполненное домашнее задание и, попутно сумев переброситься парой фраз о завершившемся туре РФПЛ, вместе собирают рюкзак, в который после рисунка попадают учебники и тетрадки.
После того, как минутная стрелка пробегает мимо двух чисел, Даня укладывается в постель, переодевшись в пижаму, у которой штаны в красно-синюю клетку были слегка длинноваты, но футболка с величественным Биг Беном была в самый раз. Отец целует его в щеку и, пожелав сладких снов, гасит свет и выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
Тогда, на следующий день, его рисунок не был признан самым красивым, потому что в их классе были действительно талантливые дети. Но он все равно был горд за свое произведение, мысленно вспоминая похвалу отца. Вспоминая то, как они вместе проверяли его домашнюю работу, как он делился своими впечатлениями об игре отца.
Вообще с возрастом он редко вспоминал об отце. Но если подобное случалось, то затягивало на день, а то и на два. Тихая злость и обида тут же начинали выть свои песни, отчего он часто срывался на окружающих. Незаметно подкрадывались грусть, апатия, тоска, депрессия, печаль и горе. Они продолжали давить на него. И хоть давление с их стороны слабло, легче от этого не становилось.
От отца у него осталось не много воспоминаний. Но бывало, что в один из грустных вечеров, как этот, в голове всплывали новые фрагменты из его прошлого. Иногда он даже думал, что где-то далеко в прошлом он ударился головой и заработал амнезию, и вот в его почти тридцать лет память решила нагрянуть, принося с собой новые проблемы и эмоции. Как ни пытался, хорошего он в этом не находил.
За окном уже закончили царить сентябрь, октябрь и ноябрь; деревья сначала меняли окрас на яркие цвета, а после сбрасывали желтые, рыжие и бардовые листья, которые ветер все оставшееся время разносил по унылым улицам; серое небо часто плакало мелкими дождями, капли которых медленно, словно не хотя, ниспадали на грешную землю, омывая грязные улочки, невыразительные, похожие друг на друга зонты и капюшоны прохожих, которым не посчастливилось оказаться в такое время вне теплых помещений. В подобное время на Акинфеева часто нападала апатия и тоска, и тогда он тратил время, либо лежа на диване, нередко опускаясь в дрему, либо играя на этом же диване в очередную игру на приставке. Правда в этом году осень сильно задержалась, как бывало в Англии, не отдавая зиме бразды правления.
Как-то незаметно прошло Рождество, Новый Год также быстро пролетел мимо его квартиры. Он попытался по старой привычке отпраздновать и Старый Новый Год, но не смог толком объяснить Джону смысл этого праздника и в итоге просто предложил выпить за «этот чудный день!»; вечером Акинфеев позвонил своим родным и поздравил их сразу со всеми теми праздниками, что успели прийти за эти две недели.
Но погода по-прежнему оставляла желать и надеется на лучшее, нагоняя тоску на жителей Манчестера. Поэтому сейчас Даниил лежал на диване, глазами, полными печали, уставившись куда-то за окно, где в очередной раз шел снег, который на следующий день растает, не оставляя ни следа. Пока мелкие снежинки, почти незаметные человеческому взгляду, пытались покрыть землю, воспоминания об отце продолжали всплывать в памяти черно-белым кино.
Он приходит с тренировки. Его подвез дядя Дима, папа его друга. Некоторое время Даня сидит, делая уроки, в своей комнате в одиночестве; света, что дает одинокая лампа на столе, хватает на то, чтобы он мог видеть тетрадь и учебник. После, приготовившись ко сну, ложится в кровать и долго ворочается в тщетной надежде заснуть.
За окном уже больше часа светит луна. Безоблачное небо освещается яркими маленькими звездами. Спустя мгновения он слышит сдавленное рыдание за стенкой. Ева. Их комнаты смежные, а стены, он подумывал, были сделаны то ли из фанеры, то ли из картона, поэтому уже которую ночь он слышал плачь и сдавленные всхлипы своей сестры.
Прошлой ночью он все-таки вышел из своей комнаты, чтобы позвать маму. Сам он утешать не умел, вечно говоря совершенно не то, что нужно; а вот у мамы получалось подбирать нужные слова, успокаивая нежным голосом и ласковыми поглаживаниями по голове. Но когда он подошел к кухне, где она часто засиживалась, тихое шмыганье носом заставило его замереть в дверях. Мама тоже плакала. Из-за отца. Шокированный он простоял пару минут, неверящими глазами уставившись на прямую дрожащую спину, сотрясаемую рыданиями. Мама оставалась женственной и сильной даже тогда, когда рыдала на кухне, пытаясь отсчитать капли успокоительного, которые не хотя падали в стакан с водой, что был в ее дрожащих руках. Проморгавшись и помотав головой, Даня также тихо уходит обратно к себе. Ложится в кровать, укрываясь теплым большим одеялом. Злость и обида на отца растут в геометрической прогрессии.
Сегодня терпеть тоже не получается. Каждый раз, когда за стеной раздается всхлип, когда Ева тихо, едва слышно, шмыгает носом, его сердце не просто обливается кровью, нет, оно покрывается страшными трещинами, что расходятся от самого центра, после оно изнутри сгорает, сжимаясь от боли. Вздохнув, он поднимается и отправляется сразу к сестре. Мама сейчас не помощник. Комнату Евы полностью поглотил мрак, саму Евангелину он находит на кровати. Маленький комочек из одеяла часто дергается, дрожа. Сестренка плачет, уткнувшись носом в подушку, повернувшись к нему спиной. Он медленно, нерешительно подходит ближе, закрывая за собой дверь. Из-под одеяла появляется светлая головка, Ева рассеянно хлопает глазами. Осмелев, он присаживается на кровать. Она садится так, чтобы им обоим было удобно.
