Лебедев стоял у Церкви Святого Петра в южной части Тель-Авива и думал о своем. Суббота подходила к концу. Часы показывали 17:00, время для посещений. Он долго искал улицу Оффер Коэн, имеющую цифровое обозначение: 3377, а потом нашел по колокольне – самой высокой точке. Это место считалось первым пристанищем паломников на святой земле, высадившихся в порту Яффо.

Мужчина зашел внутрь и минуту привыкал к полумраку. Поразила абсолютная тишина. Ни шаркающих шагов, ни чтения нараспев, ни сложнейшего кондакарного пения. На двух алтарных столбах – изображения Петра и Павла. На остальных – еще десять апостолов. Сцены из жизни Петра, по преданию, когда-то расписали мастера из Почаева. Дмитрий сел на лавочку и начал молчаливый диалог:

– Боже, я оступился.

– Я знаю.

– Я возжелал другую.

– Да…

– Я совсем запутался.

– Покайся.

– Прости меня. Но я больше не смогу хранить верность.

– …

В последний день у Лады не было экскурсий. Она понятия не имела, чем занимается целыми днями Димка, и не собиралась в это вникать. Рано утром уходила в город, либо сидела у Средиземного моря и смотрела в одну точку. Пыталась к нему подступиться, но волна не подпускала, отбрасывая на шезлонги, стоящие в три ряда. Прогоняла своим свежим дыханием, словно до этого жевала белые имбирные листы, подающиеся к суши. Море всегда так себя вело в конце марта.

На пляже выгуливали собак, и они радовались, глотая сбитую пену, как шарики сливочного мороженого. Арабки сбивались в темные стаи и о чем-то оживленно беседовали, поглядывая на детей.

Напоследок она решила съездить в Тель-Авив и поглазеть на знаменитые Башни Азриэли – три небоскреба в форме круга, квадрата и равностороннего треугольника. Со смотровой площадки самой высокой круглой башни открывался потрясающий вид на весь город. Внутри зданий разместились престижные офисы, рестораны и торговый центр. В одном из магазинов девушка купила розовые замшевые туфли и не снимала их потом в Украине до самого октября.

Гуляя улочками города, Лада случайно забрела в русскую парикмахерскую. Обстановка в зале совершенно не соответствовала статусу заведения. Внутри царили пыль и запустение. Открытая настежь дверь давала возможность свободно залетать отцветшим вялым бугенвиллеям, земляной крошке и собачьей шерсти. Ей даже показалось, что под креслом валялся сухой синий мордовник с дважды надрезанными листьями, каким-то чудом занесенный из пустыни Арава.

В углу стояла тумбочка, по-видимому, для продуктов, с дверцами, испачканными чем-то бурым и, по всей вероятности, липким. Расчески валялись с ворохом сальных, седых и черных волос. Два разорванных до поролона кресла. Хозяйственные сумки на полу и советский кассетный магнитофон на полке. На стойке администратора – газеты и журналы за прошлые годы. Или, может быть, они были свежими, просто совершенно выцветшими под мощным солнцем. На полу возле маникюрного столика – ватные шарики с пятнами кораллового лака.

В парикмахерскую постоянно заглядывали люди, чтобы просто поболтать. Интересовались здоровьем хозяйки и мировыми новостями.

– Вы знаете, Березовский умер?

– Да что вы говорите? Когда?

Лада ждала своей очереди и все хотела попросить ведро с тряпкой, чтобы отмыть помещение дочиста, и когда в очередной раз вопросительно подняла глаза, маникюрша, она же владелица салона, тепло ей улыбнулась и произнесла:

– Лучше начинать с себя. Правильно, дорогая?

Дама со старательно нарисованными бровями и косо состриженной челкой никуда не спешила. Она медленно подпиливала ногти и болтала безостановочно. Заваривала себе кофе и дважды выходила покурить. Периодически натягивала широкую майку на свой огромный, полный внутренностей, живот и подбрасывала новые реплики. Затем отпустила клиентку, настелила ворох белых полотенец и бережно взяла Ладины руки. Потрогала каждый ноготь и опустила их в розовую ванночку с теплой водой. Девушка растерялась. В киевском салоне всегда добавляли соль, жидкое мыло и несколько пионовых лепестков:

– Тебе плохо?

Ее вопрос прозвучал так искренне, что Лада расплакалась. Мастер переждала первые слезы, а потом сказала:

– Терпи. На то ты и женщина.

Она ловко обрезала кутикулу и приводила в пример местную пословицу о том, что каждый человек должен жить хотя бы из любопытства. Затем сменила воду и уточнила:

– Муж?

Та кивнула.

– Начинай с себя. Ищи ответы в себе. Значит, он не мог по-другому.

Лада открыла рот, чтобы возразить, но та мягко ее остановила.

– Многое в этом мире от женщины…

В салоне тусовались двое странных мужчин. Оба с удлиненными молодецкими стрижками, одетые по моде 70-х. Они беседовали с хозяйкой, угощали ее печеньем из тхины, обсуждали лечение подагры и тянули головы к телевизору, висящему под самым потолком. На экране с логотипом российского канала «Дождь» Ксения Собчак брала интервью у Иосифа Кобзона. Они стали обсуждать Собчак, акцентируя внимание всех присутствующих на том, что ей вообще не требуется собеседник. Сама спросит, и сама ответит.

Из дальнего угла комнаты за происходящим внимательно наблюдала беловолосая женщина и улыбалась всем лицом. Ее называли тетей Машей и старались вовлечь в общий разговор. На ее ногтях проступал цветочный рисунок, а в ушах – голубые сапфиры из чистого камня, словно вода в японском озер Машу, сохраняющем прозрачность даже на глубине сорока метров. Она поглядывала на заплаканную Ладу и подбадривающе кивала, словно хотела сказать: «Ничего-ничего. Утрясется. Пройдет. Мы все это рано или поздно переживали».

Улица дышала весной. В тесной будке торговали лотерейными билетами. Лавки ломились от разнообразия экзотических фруктов, и Ладе очень хотелось попробовать аргаман – местный сорт винограда, а еще турецкий горох нут. Его перетирают с кунжутной пастой, лимонным соком, оливковым маслом, и получается чисто мужская еда – хумус. Только девушка не знала, как о нем спросить. Поэтому просто читала про себя Окуджаву, как некий напев, если не была занята молитвой или разговорами с Богом.

Тель-авивские харчевни,

Забегаловки уют,

Где и днем, и в час вечерний

Хумус с перцем подают;

Где горячие лепешки

Обжигают языки,

Где от ложки до бомбежки

Расстояния близки…

(Б. Окуджава)

Самолет приземлился в ночь, тарахтя колесами по бетонке. Небо в крупный белый горох напоминало нарядное платье Джулии Робертс в фильме «Красотка». Освещение на взлетной полосе сделали настолько ярким, что можно было разглядеть затяжки на снегу, оставленные неумелым лыжником.

Как только шасси коснулось земли и погасли табло «пристегнуть ремни», на телефон Димки стали приходить смс. Он нервничал и суетливо печатал ответы, сутулясь, словно Квазимодо. Ладу это больше не трогало. Она лишь немного вздрагивала от звуков входящих сообщений и старалась не обращать внимания на его взвинченные пальцы и довольные губы, ползущие до ушей. Когда ответил на последнее и спрятал телефон в задний карман, тихо, но твердо, сказала:

– Вещи заберешь завтра. Я все упакую в чемоданы, а сейчас езжай к ней.

Димка побледнел и кивнул. Потер темное пятно на колене. Он за время полета дважды проливал на себя кофе. Посмотрел на ее апатичное лицо, крепко сжатые кулаки и пристыженно опустил голову. Достал свой неопрятный паспорт и старенький дорожный рюкзак.

Домой ехали порознь. Лада взяла такси.

Зима из Киева уже уползала, причем – задом наперед, и начиналось унизительное межсезонье. Погода не могла устаканиться и от этой нестабильности рыдала по ночам. Утром шмыгала простуженным носом и страдала хроническим гайморитом. Наваливалась сыростью, сумбуром, сухотами. Серая вода расплескивалась по тротуарам и постоянно выходила за контуры луж. Мраморные облицовочные камни уже несколько месяцев не просыхали и боялись осложнений типа пневмонии.