Если взять и анализировать сущность этих вопросов, то, как вы видите из того уже, что я сказал, эти вопросы не умозрительные, это вопросы в порядке оценки бытия, в них есть момент волевой и момент этический. Раз это вопросы, на которые мы не имеем ответа, то ясно, что умозрительного момента здесь не может быть. Тем не менее мы постоянно мироздание привлекаем к ответу в связи с этим, мы как бы с кем-то судимся, с какой-то первопричиной создания мира, которую представляем так или иначе в форме олицетворенной, потому что без олицетворения мы ничего себе представить не можем. Итак, значит, мы постоянно привлекаем к ответу бога, вопрошаем: зачем, почему, постоянно, так сказать, судимся с богом. Конечно, это есть процесс совершенно односторонний, на который ответа никакого нет.

Могу процитировать из Генриха Мореплавателя[17]. Это португальский принц, который является организатором многих морских путешествий, и он вопрошает: «Зачем бог сделал мир и сделал так скверно», причем он говорит, что если бы бог с ним, с принцем Генрихом, побеседовал бы, то он бы мог дать ему много хороших советов, как исправить мироздание.

Это есть процесс суда с богом. Если каждого из нас спросить, то, несомненно, что каждый мог бы подсказать первоисточнику создания мира множество советов, потому что мир создан из рук вон плохо, до такой степени плохо, что если построить схему создания мира религиозным путем, утверждая, что он создан благим богом, то это чрезвычайно трудно признать. Гораздо легче построить схему создания мира сатаной. И мы имеем такой подход и в поэзии, и в изобразительном искусстве. Возьмем речь Прометея, где он говорит: «Зачем мне тебе поклоняться, боже, разве ты хоть одному из угнетенных утер слезы?»[18]. «Фауст» Гете составляет такой подход и т. д. Это есть опять процесс борьбы с богом и ощущения злой силы больше, чем доброй. Дальше вы увидите, что это соотношение между злой и доброй силой с самого начала лежит в основе религиозного подхода, причем человек признает, что злая сила больше, чем сила добрая. С другой стороны, в этом подходе непременно всегда есть постулат. Хотя мы фактически и признаем, что зло создало мир, но мы это не признаем в виде целевой установки. Теологически добро должно быть сильнее, и мы хотим, чтобы так было, и декретируем, что это так, что добро есть источник мироздания.

Таковы взаимоотношения нашего подхода к религии современного и более древнего. Причем я опять оговариваюсь, что этот подход лежит совершенно за пределами науки. Если вы этот подход к добру и злу проследите с самого начала, то вы увидите, что и в первоначальной религии вы имеете всю современную обрядовость, всю современную психику, вплоть до экстаза, даже вплоть до этого странного сочетания самообмана с обманом, сходного с шантажом, которые являются сущностью религиозных явлений, в этом взаимодействии добра и зла, в их взаимном равновесии, в этом своеобразном таинственном дуализме в виде двух начал, в религии фактически правит миром зло, а этически, теологически, должно править добро. И все начальные религии вплоть до современности сознают так, но разновес своего желания мы бросаем на сторону добра, которая легче и которая, таким образом, становится тяжелее, мы хотим, мы внушаем, чтобы она стала тяжелее. Такое взаимодействие в этом вопросе вы видите от самых корней религии до современности. Надобно подчеркнуть, что этот подход к восприятию бытия, конечно, не научный. Вполне научный подход – это есть подход миропонимания, а подход религиозный, от самого начала до современности, есть подход мироощущения. Мы не только декретируем, но те религиозные элементы, которые в нас живут, мы их выставляем внелогическим путем. Мы можем верить и не верить, можно с этими элементами бороться, но они существуют как элементы, которые к нам из мира подходят внелогически. В научном подходе мы орудуем мышлением, разумом, мы анализируем мир. А в религии, поэзии и искусстве, если рассматривать нашу психику как чувствительную пластинку, то она воспринимает это ощущение мира, и это ощущение связано с чисто религиозным мироощущением.

Таким образом, общее положение о научном подходе такое, что это есть логический анализ, это есть разрешение уравнения с неизвестными, которые мы делаем известными и, таким образом, получаем подход не только логический, но и математический. «Я верю (подход Декарта), потому что это доказано, и постольку, поскольку это доказано наукой, это истинно». Истина в науке перед нами раскрывается постепенно, именно постольку, поскольку превращается из уравнения со многими неизвестными, по мере того как мы подставляем новые и новые известные вместо неизвестных, она превращается из теоремы неразрешенной в теорему решенную.

Подход религиозный иной. Если взять формулу религии, то тут есть два подхода, две формулы.

Одна формула, которую я сейчас буду анализировать, это чрезвычайно известная формула Тертуллиана, это – «Верю, потому что нелепо». Credo quia absurdum. Это, конечно, странно – верить, потому что нелепо, это алогично, это не логично, но это так: верю, потому что верю, потому что есть какие-то элементы веры во мне, таково мое ощущение путем слияния со мной мира. В этом отношении между позитивными элементами и религиозными элементами происходит непрерывная борьба.

Прежде чем пойти дальше, я должен указать еще такой момент. Из того, что я сказал, вы видите, что с самого начала анализа я считаю невозможным и ненужным соединять религию с наукой, потому что общих представлений религия и наука не могут иметь, это есть элементы не только различные, но и противоположные, хотя у них подход один и восприятие одно, результат устремления один.

Я не знаю, насколько отчетлив и понятен анализ, который я сделал и дальше сделаю. Попробую вместо религии ввести элемент поэзии, может быть, тогда будет более понятно. Дело в том, что мировая поэзия вплоть до XX века занимает такое же положение, что и религия, они идут одним путем. Я сделаю вам несколько поэтических ссылок и приведу ряд поэтических цитат, которые раскроют вам этот внелогический подход. Например, вы с некоторым удивлением видите, что поэзия, не только древняя, но и самая современная вплоть до ее самых высот являет картины такие, которые нельзя иначе формулировать как картины, не скажу религиозные, но картины религиозного типа. Я цитировал вам из «Фауста», из Пушкина, теперь приведу несколько других цитат, причем выбираю цитаты, как раз не религиозные, а выбираю цитаты тематические. Но что вы здесь увидите? Вы увидите, что подход к мирозданию остается тот же самый. Вы читаете у Лермонтова про Гете: «Была ему звездная книга ясна, и с ним говорила морская волна»[19]. Если предположить, что с Гете говорили звезды, и что с ним говорила морская волна, то ясно, что поэт предполагает, что у него был какой-то подход ощущения мира, подход эмоциональный, путем слияния с миром, путем мироощущения.

Возьмем чрезвычайно известное стихотворение Пушкина «Бесы». С некоторым удивлением надо сказать, что «Бесы» – это, в конце концов, картина шаманского мироощущения. Что такое «Бесы»? Здесь Пушкин воспринимает бурю, вихрь так, как воспринимает шаманист. Вы скажете, что Пушкин не был шаманистом. Конечно, не был, но он был поэт, он воплощал в поэзии и такие представления.

Возьмем известное стихотворение Лермонтова «Нива», которое дает картину природы, чрезвычайно красивое и глубокое слияние человека с природой, и которое неожиданно вдруг заканчивается так: «Тогда смиряется души моей тревога, тогда расходятся морщины на челе, и счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу бога…» Как же тогда понять – «и в небесах я вижу бога»? Конечно, это не Христос, не еврейский бог с венчиком на голове и косматой головой, которого Васнецов рисовал под куполами наших храмов. Я думаю, что Лермонтов хотел сказать что-то другое, все стихотворение наполнено, по-моему, пантеистическими элементами, это есть слияние с природой и, в конце концов, пожалуй, все же тип религиозного мироощущения.