Причем я подчеркнул, что это восприятие по существу благое, что элементы неприятности, страха и зла сюда еще не входят, ибо мир к человеку слишком близок, и человек живет не только в себе, а живет в мироздании, в этой самой тысяче длинных рук, которые протянуты у шамана во все концы.

Затем я постарался проанализировать рождение процесса рассечения и представление об уничтожении, о том, как смерть вошла в мир как религиозный принцип.

Вы видите далее, что смерть является одним из основных, быть может, даже наиболее основным принципом рождения религии: шаманизма, магии. Магия – это воздействие человека на смерть, с целью ее устранения: к шаманизму прибегают, чтобы вернуть умершего с того света и воскресить.

Поэтому, прежде чем перейти к анимизму, я проанализировал появление смерти и установил, что в первобытности у человека смерть – явление позднее, и не только позднее, но и необходимое. Говорил, что у нас есть волевое отрицание смерти, у первобытного же человека не только имеется волевое бессмертие, но также и сознание бессмертия. Смерть вошла в его сознание, как инородное тело, насильственное тело, которое он стремится выкинуть из своего бытия, выкинуть из религии, выкинуть из фольклора.

Таким образом, я сначала анализировал вхождение смерти в мир и постоянное выкидывание ее, борьбу шаманов (у нас солдата) со смертью как с таковой, в конце стилизованную борьбу. Чукотский шаман даже не борется со смертью, он только отнимает от нее взятую у человека душу и возвращает назад, но смерть не уничтожает. Значит, мы видим, что самое бытие смерти признается. Вначале же бытие смерти не признается, отвергается и строится только фольклор о том, что смерть можно победить и даже уничтожить.

Наконец, в дальнейшем анализе я слежу за возрастанием смерти и иду двумя путями: я дал анализ того, как смерть вошла в мир через животное, как зверь бессмертие украл и был за это наказан.

Наконец, я закончил анализ тем, что смерть все более и более растет, и дал вам последний образ смерти, не той, которую побеждает шаман или солдат, а, наоборот, той смерти, которая побеждает всех людей.

И, наконец, я кончил очень ярким литературным изображением всемогущества смерти в разрезе социальном, в разрезе бытовом, в разрезе мироздания: смерть является не только последней стадией жизни, но последним элементом справедливости.

В сущности говоря, надо было этот анализ продолжить таким образом: говорить о воскресении массовом, например о страшном суде, о загробной жизни, о рае и аде, о воскресении человечества, о загробных муках. Это один анализ.

Другой анализ – о кончине мира, о смерти богов, о победоносном элементе судьбы, стоящей над богами.

И, наконец, можно дать анализ этический: смерть как справедливость и воскресение, как награда.

Так как этот анализ (о страшном суде, о загробной жизни, добре и зле и так далее) довольно сложный, то я дам его, если буду иметь время, в конце рассмотрения религии, когда перейду от религии первобытной к религии более высшей.

Теперь мы стоим у порога анимизма, мы подошли к анализу первобытного религиозного мироощущения, к рассечению его надвое: человек и мироздание.

Дальнейший анализ должен пойти так: это неопределенное мироздание человек населил жизнью, сначала олицетворил, а потом одухотворил.

В последующем анализе мы пойдем от анимизма, от начала олицетворения до одухотворения.

С другой стороны, прежде чем двигаться вперед, надо дать анализ человеческой психологии как восприятия религии, о том, что такое мышление логическое и нелогическое.

Исходя из того, что религия есть мироощущение, а наука есть мышление, мы пойдем таким путем: во-первых, будем говорить об ощущении, о нашей возбудимости. Первобытный человек чрезвычайно податлив на всякое возбуждение и всякое влияние. В пример я могу привести случай, происшедший с русским купцом, который ездил во Владивосток. Там была эпидемия кори. Как-то купец, играя в карты с исправником, выиграл у него большую сумму денег. Исправник разозлился и сказал ему: «А знаете, Иван Петрович, я видел вчера во сне, что вы умерли от кори». На купца это так подействовало, что он изменился в лице, бросил карты, пошел домой и в ту же ночь умер от кори.

Само собой, понятно, что если существует такая мягкость, податливость смерти и совершенно истерическое восприятие ее так сильно для отдельного индивидуума, то для массы оно является гораздо большим.

В дальнейшем придется дать анализ восприятия опасности и анализ нашего мышления, ибо мышление современного человека и первобытного не имеет логического характера.

В современном мышлении есть множество подходов совершенно алогических. Из моего анализа я выделяю в религии элементы нелогические, пралогические, элементы прямого восприятия, прямого ощущения.

Таким образом, я постарался установить в самом мышлении первобытного человека элементы алогические, то же самое я постараюсь установить и в мышлении человека современного. Если вы возьмете дикаря, который мажет своему идолу губы сметаной и потом наказывает его, и ребенка, который дает есть своей кукле, то увидите, что этот подход совершенно одинаковый, тот же самый подход, какой мы находим в фольклоре и в поэзии, – действие путем уподобления, путем всевозможной стилизации и перестановки.

В будущем мой анализ пойдет по двум путям: по пути анализа человеческой психики соотносительно религии и науке, то есть анализа алогического и логического мышления.

После этого анализа я смогу перейти к анализу дальнейшего развития религии, к анализу олицетворения, одухотворения всего внешнего мира.

Тема сегодняшней лекции – олицетворение и анимизм.

Мы, таким образом, дошли до разделения субъекта и объекта. В дальнейшем анализе субъект, т. е. вселенная как целое, распадается на части и расчленяется, и каждая из этих частей, более или менее мелкие, тоже олицетворяются и оживляются. Раз вся вселенная для первобытного человека живая, то и отдельные ее части тоже живые. Это восприятие частей вселенной и всех ее внешних предметов как живых – это есть опять социологический момент.

Я приведу весьма известную цитату из Дарвина о том, что собака лежала и дремала, а рядом с ней лежал раскрытый зонт, зонт пошевелился от ветра и собака начала лаять. Дарвин приводит этот пример для характеристики мироощущения собаки, подход к зонту как к живому. Подход человека ко всем внешним предметам без различия такой же – как к живым. Вначале весь мир для человека живой, прежде всего конечно, звери, птицы, растения, колеблемые ветром, которые растут из земли; вода, которая течет; светила, которые движутся по небу. Вообще все внешние предметы одушевлены, для первобытного человека неодушевленных предметов не существует в сущности. Очень интересный анализ произвел Прокофьев[34] среди своих студентов по этому вопросу. Он спрашивал их, что живое и что нет. Их представление о живом с нашим не сходится. У них есть элементы чистого олицетворения. Камень живой или мертвый? – Все согласны, что живой, потому что в камне есть искра, которая дает огонь, и этого достаточно для того, чтобы предмет был живой. Трава живая, потому что она растет. Вода? – Какая вода? – Вода для питья мертвая. Такое же самое представление имеем у бушменов и у готтентотов, которое выражается у них и в языке. Вода мертвая и род употребляется мертвый, т. е. для неодушевленных предметов, а река бегущая – это живая вода. Для сближения с лингвистами можно сказать, что в языке африканских бушменов и готтентотов есть разделение на три рода. Один род для людей и богов; другой – для предметов одушевленных и третий род для предметов неодушевленных. Вода, которую пьют, она всегда мертвая, и для нее употребляют третий род – для предметов неодушевленных. Вода текущая, это вода, для которой употребляют средний род – для предметов одушевленных, и, наконец, водопад, вода, которая бьет и ключи – это нечто божественное и имеет значимость первого рода вместе с людьми и богами. Это чрезвычайно рельефное совпадение с лингвистическим подходом.