«Почему поясок оказался в бане, – болезненно застучало в мозгу, – значит Павлинка была здесь?» Откуда-то издалека донёсся голос Филиппа: «Это «граф» со своими уродами довёл её до смерти», и затем – как заклинание: «Стриги ушами, гвоздись глазами».

Алесь разделся, машинально сложив одежду в угол подальше от дверей. (Как он, спустя несколько минут, пожалеет об этом).

В моечном отделении стояли три широких деревянных лавки. На одной из них – горка эмалированных тазиков. Два больших вертикальных бака с кранами для набора горячей и холодной воды.

Алесь выбрал тазик, подставил его под кран с горячей водой и повернул ручку.

За спиной хлопнула дверь. «Стриги ушами, гвоздись глазами». Чурилов, покряхтывая от удовольствия, шлёпал по полу босыми ногами. Ближе! Ближе! Ближе! Алесь напружинился, готовый ко всему.

– Ну что, Алеська, нравится тебе банька? Дай-ка я тебе спинку потру. Ну, слово в слово, как предостерегал Филька. Парил, клокотал в тазике раскалённый водоворот. Вот-вот выплеснется на пол. Обжигая ладони, Алесь твёрдо взял тазик за края и с разворотом рванул его навстречу Чурилову. С диким воплем тот схватился руками за ошпаренную промежность, повалился навзничь. Одним махом перелетев через согбенное тело «графа», Алесь выскочил в предбанник, схватил с гвоздя первую попавшую под руку простыню и во весь дух понесся к озеру. Не оглядываясь, отпихнул от причала лодку. Отплыв на безопасное расстояние, посмотрел на берег. На нём никого не было. Чурилов не преследовал Алеся.

Он поплыл вдоль берега, зорко всматриваясь в заросли: может быть «граф» скрадно прячется там, ждёт, когда Алесь выйдет на сушу. Алесь припомнил, что дорога, по которой они ехали на дачу, в одном месте пересекала поле и подходила к озеру, чуть ли ни к самому урезу воды. Место это было ровным, открытым, без кустов и деревьев, хорошо просматривалось. Сюда Алесь вскоре и причалил лодку. Накинул на себя простыню, перехватил её на талии пояском сестры, недоумевая, как он снова очутился в его руках. Алесь не помнил, что взял поясок, выскакивая из бани. Но раздумывать об этом уже не было времени. Надобно идти в город, а это более семидесяти километров пути. Сначала Алесь шёл по обочине, огибая густые заросли кустов, перелазя через валежины, перепрыгивая ямы выворотков. Это отнимало силы. А зачем таиться? Если Чурилов вздумает догонять его, то поедет на мотоцикле. Алесь услышит. Своевременно спрячется в кустах. Хорошо, если бы появилась хоть какая-нибудь попутка. При мысли, что ему до самого города придется идти пешком, холодело сердце. Ведь уже наступала ночь. Алесь выбрался на дорогу. Идти стало легче. И дня не минуло как, глотая ветер мальчишеского счастья, мчался он по этой дороге на мотоцикле. Но почему-то казалось, что это было давным-давно и где-то далеко. А вот баня, воющий на её полу Чурилов, были сейчас и рядом.

Сумерки быстро густели. Вскоре зачернела и слилась в непроницаемую стену таежная поросль по обеим сторонам дороги. Да и сама дорога пропала перед глазами. Алесь угадывал ее ногами. Забродчал мелкий дождь, словно ждал, когда тьма перейдет границу света. Простыня быстро намокла. Темнота не пугала Алеся, ужасом охватывал мокрый холод. Он натянул часть простыни на голову, но от этого не стало теплее. Его трясло так, что он не успевал переводить дух, захлёбываясь дыханием. Ноги всё ощутимее наливались ледяной свинцовой тяжестью. Алесь пытался тереть их ладонями, прыгал на месте, но тепло не появлялось в них. Алесь заговорил вслух, громко, почти вскрикивая. Ему казалось, что так усилится ток крови в жилах. «Сестричка моя! Теперь я всё понял. Теперь я знаю… Ты была здесь, в этой проклятой бане «графа». Это он, змеюга, погубил тебя. Сестричка, я отомстил за тебя, пусть он – кат, помучается теперь… А если не помрет. (Может и не помрет… Оклемается в больнице… И такое может быть). Тогда…Тогда… Мы с Филькой всё равно его достанем….Сестричка, мне очень плохо, я замерзаю. Но я не должен замёрзнуть. Я должен жить». И Алесь закричал: «Ма-ма! Мамочка-а-а! Помоги мне! Спаси меня!» Голос его увязал в струях дождя. Мрак впереди. Мрак с боков. Мрак вокруг него. Мрак во всем мире. Алесь слышал, как замерзают люди. Это только вначале холодно. А потом становится тепло. И подступает тихий и ласковый сон. И он заснет. И поднимется в небо. Где-то там за облаками его ждут мама и Павлинка. И он встретится с ними. И они снова будут вместе. Зачем ему одному мучаться на земле?

Алесь потерял счёт времени. Ему казалось, что он идёт по этой дороге всю жизнь под холодным дождём. А может быть он уже заснул насовсем и находится в другом мире, который зовут тем светом. Но в нём должно быть хорошо. Там много солнца и тепла. А здесь тьма и холод. И он уже совсем не чувствует своего тела. Алесь заплакал, но слёзы тоже были льдистыми, как струи дождя. Если бы где-нибудь спрятаться от него. Сойти с дороги на обочину, найти какую-нибудь выворотку, большой куст, сделать шалашик из ветвей, заползти в него, закопаться в листьях…И согреться… Согреться…Согреться…

Ноги уже не слушались Алеся. Он упал, сжался в комочек, собирая к груди и животу последние остатки тепла. Заснуть. Скорее заснуть. Забыться от непроходящей муки холода. Остановленная на этом желании мысль начала постепенно меркнуть. Сознание покидало Алеся. И вдруг он услышал звук приближающейся машины. Озаренный надеждой, Алесь встал на четвереньки и, преодолевая немоту коленей, поднялся во весь рост. Пучок яркого света ослепил его. В уши ударил дребезжащий металлический голос сигнала. Ржаво взвизгнули тормоза. Последнее, что почувствовал Алесь, окатную волну тепла, исходящую от разогревшегося мотора, и удушливый запах сгоревшего бензина. Земля ушла из под ног.

Что-то жгучее и острое, как нож, вонзилось в горло, прошило грудь и разлилось легким жаром по низу живота. Алесь открыл глаза. В слабом свете маленькой электрической лампочки, пристроенной под потолком кабины, совсем рядом увидел улыбающееся лицо, с обрамляющими его длинными волосами. Волшебно посверкивали два передних золотых зуба.

– Ну вот и молодчага. Ну вот и хорошо. Напугал ты меня, агалец.

Алесь узнал тётю Катерину. Это она подвозила его с Павлинкой к детскому дому, когда они бедовали на железнодорожном вокзале после смерти мамы.

Перед самым носом Алеся тётя Катерина держала алюминиевую фляжку.

– Глотни–ка ещё разок. Не боись. Вот так. Молодчага! Счас отойдешь. Водка – самый пользительный продукт в таком мозглом деле. Уж я то знаю.

Алесь проглотил маленького ёжика, который царапая иголками пищевод, пополз к низу живота, разгоняя по телу тепло и слегка кружа голову. Алесь закашлялся, замотал головой и окончательно пришёл в себя. Он сидел в кабине в наброшенной на плече телогрейке, с укутанными в покрывало ногами. Живительный ток крови пощипывающее возвращал мышцам прежнюю чувствительность и силу.

Алесь подтянул руками борта телогрейки и спрятал в них лицо. Что-то подсказывало ему: нельзя, чтобы тётя Катерина узнала его. Узнает, отвезёт в детдом. А ему теперь туда дорога заказана. Наверное, уже и милиция туда примчалась. «Граф», конечно, позвонил, предупредил. А, может быть, уже и сам туда приехал. Пролетел мимо на мотоцикле, пока Алесь по обочине шарашился.

– Ну, как? Оклемался? – участливо спросила тётя Катерина, взлохмачивая на его голове волосы рукой, пахнущей бензином.

– М-м-ы-ы, – согласно промычал Алесь.

– Ну вот и хорошо, – обрадовалась тётя Катерина.

– А может ещё глотнёшь? Для настроя? Тогда я глотну. Веселее поедем.

Она приложилась губами к горлышку фляги. Крякнула. Спрятала флягу под сиденье. Выключила лампочку под потолком кабины, «чтобы не садить старый аккумулятор».

– Ну, вперёд!

Заскрежетала первая скорость. Взвыл мотор. Машину задёргало, затрясло. Но после умаляющих вскриков водителя: «Давай! Давай! Тяни старушка!» мотор ровно загудел, и машина ходко покатила по грунтовке, выглядывая её недалёким светом фар.

– Ох, и напугал же ты меня, агалец, – заговорила тётя Катерина. – Еду себе ничего. И вдруг на тебе – белое на дороге. Не то привидение, не то мертвяк. Ладно тормоза у меня, как матросовские на железной дороге…Ты как тут очутился-то? Ты, наверное, из пионерлагеря?