– Виталик, зови капитана! – крикнул он в сторону открытой двери машины и бросился за угол.

Догнать пьяных «химиков» оказалось нетрудно: они то и дело спотыкались и падали. Настигнув первого, Юрка ухватил его за рукав и от души врезал прямо в лицо. Раздался хруст, нос противника прилип к щеке, на белую майку хлынули потоки крови. Услышав дикий вопль товарища, второй остановился и обернулся, одновременно доставая нож.

Нож! Наверно, тот самый…

Кровь ударила в голову Самохину. Плохо соображая от нахлынувшей ненависти, он бесстрашно ринулся на противника, который уже занес руку. Стальное лезвие блеснуло в свете фонаря. Юрка начал инстинктивно уходить вбок от удара и это его спасло: нож прорезал лишь провисшую ткань расстегнутой до пояса рубашки. Прежде чем противник понял, что не задел его, Юрка со всей силы двинул ему в челюсть. Хук получился идеальный, как учили – локоть под прямым углом. Выронив нож, «химик» беззвучно рухнул навзничь. Сзади уже слышался топот ног подбегающих милиционеров, но разъяренный Самохин, сидя верхом на поверженном противнике, все продолжал наносить удар за ударом.

Когда сотрудники милиции с трудом оттащили озверевшего парня, лицо лежащего на земле уже превратилось в кровавое месиво. Один из оперов приложил пальцы к шее «химика» и, не найдя пульса, отрицательно покачал головой. Затем он аккуратно, двумя пальцами, поднял с земли нож и понес его в машину. Тем временем Косматенко двумя руками удерживал Самохина за шею, пытался заглянуть ему в глаза, но тот упрямо смотрел в сторону, не переставая повторять сквозь прерывистое дыхание:

– Тварь, тварь, тварь…

Поняв, что ему не удается привести парня в чувство, начальник УГРО передал его в руки двух сотрудников, приказал отвезти в свой кабинет и проследить за ним.

Только спустя два часа Косматенко вернулся в управление. Когда он вошел к себе, сидевший на подоконнике у распахнутого окна Юра спрыгнул на пол и застыл с вопросительным выражением на лице.

Капитан молча прошел к своему деревянному потертому стулу, уселся и, опустив голову, уставился в крышку стола. Юра некоторое время смотрел на него, затем решился заговорить.

– Я…

Косматенко резко поднял голову и рявкнул:

– Рот закрой! Ты вообще соображаешь, что натворил? Ладно, я – втык получил за твои художества и еще получу, но ты-то – сядешь!

– За что?! – искренне не понял Юра.

– За убийство, родной, за убийство!

Самохин даже задохнулся от возмущения. Он действительно не чувствовал за собой вины и крикнул в ярости:

– Так он же убийца и меня пытался убить!

Капитан только безнадежно махнул рукой.

– Баран ты малолетний! Его что – суд убийцей признал? Нет! Максимум, что ему могли вменить, это тяжкие телесные: друг-то твой не сразу, а в больнице умер. А возле общаги – не он на тебя напал, а ты! Думаешь, второй свидетель будет молчать на следствии? Не будет, свалит все на тебя. Так что по всем раскладам получается, что тарахтеть тебе, как медному котелку!

От несправедливости такой перспективы Юрке стало горько и обидно, так обидно, что он едва не разревелся, как в детстве. Да еще разбитые до крови костяшки пальцев начали жутко болеть…

Как же так? Полчаса назад он чувствовал себя почти героем, который сумел отомстить за смерть товарища, задержал бандитов. И пусть один из них умер при задержании – так на то он и бандит! А со слов капитана выходит, что это он, Юрка, бандит и убийца, который напал на прохожих.

– Как же так получается? – обреченным голосом спросил он.

Косматенко пожал плечами и коротко ответил:

– Такой закон.

– Хреновый твой закон! – взвизгнул Юра, вдруг перейдя на «ты» с начальником УГРО.

Капитан неодобрительно покачал головой.

– Знаешь что, парень? Заканчивай тут орать, не на уличной разборке… Давай так: сейчас домой поедешь, а завтра придешь сюда в девять утра. Посмотрим, что можно для тебя сделать. Семенов! – крикнул он в сторону двери и, когда в комнате появился дежурный сержант, приказал: – Отвезите этого «героя» домой на дежурной машине. Просто не отпускать, матери сдайте с рук на руки.

Юрка спал беспокойно, ворочался с боку на бок, скрипел зубами, иногда выкрикивал ругательства. А Нина Ивановна так и не сомкнула глаз, всю ночь проплакала на веранде, шепотом читая молитвы.

На удивление, утром Юрка проснулся бодрым и хорошо отдохнувшим. Сделав небольшую разминку, он двинул завтракать на террасу летней кухни.

Мама была уже там, но не хлопотала, как обычно. Устроившись напротив сына, она молча наблюдала, как он ест. Ее опухшее после бессонной ночи лицо выражало бесконечную любовь и скорбь. Юра орудовал вилкой, не поднимал глаз, но ему казалось, что он кожей ощущает взгляд матери. Закончив завтракать, он укоризненно взглянул на нее, встал с места и положил ей руки на плечи.

– Ма, ну ты чё? Всё будет хорошо.

Мать безнадежно махнула рукой, промокнула кухонным полотенцем навернувшиеся слезы и еле слышно произнесла:

– Как же, хорошо… Посадят тебя, дурака.

– Посадят – отсижу! – упрямо и резко отрубил он. – Я прав! И никто не докажет мне обратное.

Нина Ивановна опять заплакала. Юра быстро развернулся и пошел в дом.

В городское управление МВД он явился ровно в девять, однако дверь в кабинет начальника УГРО оказалась запертой. Постучав несколько раз, он недоуменно пожал плечами, огляделся и присел на один из стульев, стоящих вдоль стены. Косматенко пришел только через час, вместе с Юркиным тренером. Появление Иваныча стало для парня полной неожиданностью. Вскочив на ноги, он замер. Терехов слегка кивнул и вошел в распахнутую капитаном дверь. Видя, что Юрка не двигается с места, Косматенко махнул ему рукой: заходи.

Хозяин кабинета занял свое место, гость устроился по другую сторону стола, Юрка сесть не решился.

– Ну что, – начал капитан, строго взглянув на Самохина, – скажи спасибо Виктору Ивановичу. Если б не он, сидел бы ты сейчас у меня в клетке. Короче: решено отправить тебя в армию. Восемнадцать уже стукнуло – самое время послужить Родине. Послезавтра спецнабор в десантуру, так что готовься – и вперед. Вали отсюда!

Юра стоял, не понимая, радоваться или огорчаться. Он действительно был самым старшим в классе, поскольку пошел в школу с восьми лет. Мама после гибели отца слегла, почти год он жил в деревне у бабушки.

«Институт накрылся медным тазом, – промелькнуло в голове, – но ведь и не сажают! А армия?.. Ну, пусть будет армия».

Он сделал шаг в сторону своего тренера, но Иваныч жестом остановил его.

– Иди, сынок, – необычно ласково сказал он, – через час жду тебя в спортзале, там и поговорим.

Самохин неловко поблагодарил – не то тренера, не то капитана, – попрощался и покинул кабинет.

Странно было видеть пустой спортзал, обычно Самохин бывал здесь во второй половине дня, когда одни ребята молотили по грушам, а другие сражались в спарринге. Виктор Иванович понуро сидел на длинной и низкой спортивной скамье под шведской стенкой. Юра без слов пристроился рядом. Обернувшись, тренер положил ему руку на плечо и заглянул в глаза.

– Такие дела… Не думал я, Юрок, что так все сложится. Ну да ладно, главное, срок не получил. Армия все-таки не тюрьма. Да и два года пролетят – не заметишь. Ты там корочки свои предъяви, может, в спортроту определят.

Иваныч говорил каким-то занудным, жалостливым тоном. Юра молча слушал и чувствовал, как в глубине души нарастает раздражение: старик причитает, как на похоронах! Он ни капли не раскаивался, не жалел о том, что совершил, и о том, что его ждет. И вообще он терпеть не мог, когда его жалели.

Тренер еще несколько минут что-то объяснял, сокрушался, давал наставления. Юрка молча кивал в такт его словам, но смысл их уже не доходил до него.

Наконец Иваныч умолк. Юра с благодарностью обнял его, обвел взглядом ставший родным спортзал и поднялся со скамьи.

– Вы, Виктор Иванович, не сердитесь на меня. Вернусь – на всесоюзные будем пробиваться.