- Нет!.. Нет!.. - испуганно замотал головой Захар. - Воевать я ни за белых, ни за красных не буду...

- Воевать ты не будешь, - сказал Прохор. - Назначу тебя санитаром в полковой околоток. Будешь там вместе с Надей и дядей Егором Андреевичем... Надя сестрой работает, а ты ей помогать будешь. За ранеными ухаживать сумеешь... Это дело тебе как раз подойдет. Не убивать, а исцелять людей будешь.

Захар задумался. Лицо его просветлело.

- Ладно, братуша. Это дело мне подойдет, верно.

- Ты давно дома был?

- Не так давно, - ответил Захар.

- Как наши живут?

- Покель все живы-здоровы, - вздохнул Захар. - Мать больно по нас сокрушается. А батя помутился. Вот на меня говорят, что я тронутый умом. Уж не знаю, тронутый я или нет, а уж батя так совсем тронулся разумом. Ей-богу!.. Жалко его. Поступил было он добровольно в стариковский полк супротив красных воевать... Да однова повстречался где-то с Константином и, видать, дюже поругались. Старик-то молчит, не рассказывает из-за чего. Ну, с той поры батя сам не свой стал. Из полка ушел. Костю видеть не может и разговаривать о нем не хочет. Ежели мать невзначай вспомнит Костю, так он на нее с кулаками кидается. "Молчи! - говорит, - чтобы ты о нем ни слова не упоминала. Не сын он мне, говорит". А тебя, Проша, перестал ругать. По Надюшке заскучал... А зараз, прослыхал я, будто, как только Красная Армия стала к станице подходить, побоялся он оставаться дома, в отступ уехал...

- Ну, ладно, брат, - сказал Прохор, вставая. - Поговорить еще успеем... Собирайся. Я сейчас пришлю за тобой подводу... Поедем...

XXIX

В эту весну половодье, как никогда, широко и раздольно разлило свои мутные, бурные воды по придонским займищам и лугам.

Как же чудесно и привольно бывает в эту пору здесь! Точно огромные зеркала, примолкнувшие, тихие, лежат воды в низинах и ложбинах, отражая спокойную голубизну далекого неба... Бесчисленные стаи диких уток хлопотливо снуют в краснотале. Голосисто звенит птичий гомон на заросших сочной зеленью островках. То там, то здесь гремят выстрелы охотников... И от каждого такого выстрела взлетывают перепуганные птичьи стаи... Задумчиво в камышах стоит на одной ноге цапля... Поджарый заяц, вздрагивая всем телом от страха, бежит сам не зная куда.

Все здесь мирно, покойно, и просто не верится, что рядом с этим тихим уголком гремят громы войны, потоками льется кровь...

Лучи закатного солнца окрашивали водные просторы багрянцем. Где-то далеко ударяет церковный колокол. Эхо летит по водной глади, все дальше и дальше уносясь и замирая...

Из-за ветвей краснотала, залитого водой, осторожно высунулась лохматая голова Сазона. Он огляделся и, убедившись, что кругом никого нет, выплыл из кустарника на каюке. Загребая веслом, он быстро поплыл к берегу. На дне каюка, на траве, лежал с забинтованной головой Конон Незовибатько и тихо стонал.

- Помолчи ты, Конон, - уговаривал его Сазон. - Не тяни за душу... Вот зараз причалю к берегу. Может, тут наши где.

- Що ты, Сазон, со мной возишься?.. - с трудом говорил Конон. - На який дьявол я тебе сдався?.. Все едино же помру... Зараз сбрось меня в воду, утопну и усе... Одному же тебе свободнее... а со мной сгибнешь... Ей-богу, сгибнешь...

- Помолчи ты, дьявол! - сердился Сазон. - А то доведешь, что вот так и гвоздану по башке, - угрожающе поднимал он весло.

Незовибатько смотрел на усердно гребущего Сазона влажными глазами, тяжко вздыхал.

- Чудной ты, братику, - шептал он. - Ей-богу, чудной... Бачь, що робишь, втору неделю со мной возишься. А за яким лешим, а? - И, словно в бреду, бессвязно продолжал: - Я ж помню, як ваши казаки секли наших шахтеров... Ух, и секли ж, сволочи!.. Злоба у меня супротив них до сей поры на сердце лежит... А ведь ты ж тоже казак... А дывись, який!.. Дурья ты голова... Ей-богу, дурья!.. И зачем тебя маты на свит билый родила, такого дурня, а?..

- Помолчи, Конон!.. Богом тебя прошу!..

- Сердце же, Сазон, - прерывающимся голосом говорил Конон, - може зараз лопне...

Сазон аккуратно клал весло на борт каюка, заботливо наклонялся к раненому, прикладывал к его сердцу мокрую тряпицу.

- А зараз легче?

- Л... легше...

- А голова болит, а?

- Ломит... Моченьки нема...

Сазон клал и на голову Незовибатько влажную тряпицу.

- Потерпи, милок, - берясь за весло, говорил он. - Как только До наших доберемся, так зараз же тебя в околоток положим... Там тебя, браток, доразу фершала отремонтируют...

Незовибатько тяжко вздыхал.

- Да все едино ж я, должно, умру...

- Не брешь! - обрывал его Сазон. - Ум-ру-у... Все мы помрем, когда время придет. А зараз умирать не гоже, надобно советскую власть отвоевывать...

- Правду кажешь, - снова вздыхал Конон.

Добравшись до берега и сойдя с каюка, Сазон осмотрелся. Вечерело. Кругом пустынно. Сазон тоскливо посмотрел на Конона.

- Есть хочешь, а?

- Ни, - слабо замотал тот головой. - Ни хочу... Водички б...

Сазон напоил его.

- А мне, милок, ох и жрать же охота, - признался он. - Быка б съел... Тебе б, конешное дело, зараз горячего молока.

- Ни хочу...

- Не ври! Говорю, надо молока, стало быть, надо... Но вот где взять?.. - И он снова тоскливо оглянул пустынный берег. - Постой... Никак, кто-то идет, - сказал Сазон и присел за куст, зорко высматривая.

Пошатываясь на слабых ногах и опираясь о костыль, по берегу шел старик с пушистой белой бородой. Дед часто останавливался, нагибаясь, что-то рассматривал, срывал какие-то цветы, траву, клал в сумку, висевшую через плечо. Когда он подошел близко к Сазону, тот, выскакивая из-за куста, крикнул:

- Здорово, дедуня!

Старик от изумления и испуга даже присел.

- Испугался, дед, а? - засмеялся Сазон.

- Ой, родимец ты мой! - приложил желтую, морщинистую руку к сердцу старик. - Ну и испугал же... Ты кто же такой, а?

- Как видишь, самый настоящий человек.

- Вижу... что человек... Но какой? Может, разбойник?

- А ты боишься разбойников, дед?

- А чего их бояться?.. Человек я бедный, убивать меня не за что... А ежели убьют - не побоюсь... Девяносто годков на свете живу. Пора и честь знать... А вот, по правде тебе скажу, нечистой силы боюсь... Чего ты тут делаешь-то, мил человек?..

- Купаюсь.

- Ты со мной шутки-то не шуткуй, - осерчал старик. - Ты кто?..

- А если скажу кто, ты не предашь меня?

- Нет.

- Поклянись.

- Истинный господь, не предам, - поклялся старик. - Чтоб мне провалиться на этом месте.

- Красный я, - шепнул Сазон.

Но старик был немного глуховат и не расслышал.

- Кто?.. - подставил он ухо.

- Красный. Большевик.

- А-а... - понимающе протянул старик и строго посмотрел на Сазона. А не брешешь?

Тут уже очередь наступила клясться Сазону.

- Вот тебе господь, красный, - перекрестился он для убедительности.

- Стало быть, ухороняешься?

- Хоронюсь, дед, - признался Сазон. - Да я не один, дедушика, со мной раненый товарищ, вон в каюке, - показал он. - Другую неделю с ним блукаем по красноталу. Третий день не евши... У тебя, дедушка, не будет кусочка хлебца?.. Дай, ради бога, с голоду умираем.

Старик вынул из сумки краюху хлеба и подал Сазону. У того жадно блеснули глаза. Он начал торопливо есть.

- Ишь, бедняга, изголодался-то как, - сказал жалостливо старик. Товарищу-то дай кусочек...

Сазон устыдился. Он так был голоден, что забыл обо всем на свете, кроме этого куска хлеба. Он метнулся к каюку.

- Конон, - подал Сазон ему кусок хлеба. - На, родной, пожуй... Старичок, дай ему бог здоровья, дал...

- Ни хочу, - отмахнулся Конон.

- Ну съешь же кусочек, - просил Сазон. - Ведь тоже ничего не ел... Ослаб...

- Не хочет, а? - сочувственно спросил старик.

- Не хочет, - сокрушенно развел руками Сазон. - Молочка б ему теперь горяченького... Пользительное дело... Да где ж взять...