Его имя было Юра, но все звали его Юра-водитель. Худой и мосластый, он каждое утро забирался на сидение с продранной обшивкой, но водил не мощные фуры, а трухлявые грузовички. Юра-водитель перевозил цемент, доски и песок. Он ходил вечно обсыпанный цементной пылью, в его волосах оседали стружки, а задубевшие пальцы были в синяках, потому что он не только крутил баранку, но помогал грузить, привязывать, складывать и караулить, безропотно соглашаясь на кучу дел, которые неизбежно возникают в пути.

  Завидев его грузовичок под окнами, жена Юры-водителя сначала прятала бутылку под мойку, но скоро перестала это делать. Она спилась сразу после рождения дочери, потому что была нетерпелива от природы. Ей все казалось невыносимым - сидеть в четырех стенах с плачущим младенцем, налаживать утлый быт, зачерпывать поварешкой жидкий борщ, а вечером видеть мигнувшие фары грузовика и встречать мужа: руки в цыпках, щетина и цементная крошка повсюду - в его волосах, на плечах и ботинках. Эта пыль намертво въелась в кожу и клубилась за Юрой-водителем, куда бы он ни шел, как вьется дымок от курева.

  Устав бороться с пылью, которую никак не удавалось выколотить из мужа, съемного жилья и затхлой жизни, жена начала пить, причем запоем, как принимаются вдруг писать романтические стихи. Она пританцовывала от нетерпения, ее била дрожь, руки тряслись так, что она не могла наполнить стакан, и часто пила прямо из горла, запрокинув голову, как мучимый жаждой человек.

  Юрина жена не могла даже донести бутылку из магазина домой. Едва дойдя до сквера и прислонившись к чугунной ограде, она отвинчивала крышку и выливала содержимое бутылки в себя, жадно глотая, пока ослабев, не оседала кулем на землю.

  Так она и умерла - на улице, с подкосившимися ногами, в мохеровом берете, сползшем на ухо, и пальто, из-под которого торчал подол халата. Початую бутылку унесли бомжи, и она была похожа на женщину, которой стало плохо, - внезапно и без всяких причин.

  Жену схоронили, а Юра-водитель остался один с трехлетней дочерью. Дочка привыкла сидеть с матерью, которая, разумеется, ею не занималась, сначала принюхиваясь к пыли, а потом доводя себя до исступления водкой. Дочь гуляла одна, как большая. Она одевалась кое-как, путая пуговицы, но сердобольные соседки помогали, повязывали сверху теплый платок, чтобы не простудилась, и девочка сосредоточенно ходила по скверу одна, качаясь на скрипучих качелях. Малышка забредала очень далеко, в глухие переулки, где стояли гаражи и склады, но всегда возвращалась или ее приводили за руку, потому что она твердо помнила свое имя, фамилию и адрес, а соседки не забывали проверять каждый раз, встретив у парадной.

  - Тебя как зовут, девочка? - спрашивали они, и она громко отвечала: "Юля".

  - А где ты живешь?

  - Улица Красная, дом пять, квартира три, - отвечала Юля, и тетки удовлетворенно поправляли на ней пальто, потуже затягивая завязки на шапке, пусть идет, умница какая.

  К несчастью, имя и адрес - это единственное, что говорила дочка Юры-водителя, и когда он, опомнившись, повел записывать ее в школу, дочку не приняли и отправили к врачу. Она не умела читать, считать и писать, только глядела на всех пустыми глазами, повторяя, как заведенная, свое имя и адрес, о чем бы ее не спросили. Юре-водителю выдали кучу справок и направлений, заниматься всем этим ему было некогда, а соседки у подъезда, хоть и кивали сочувственно, дальше застегивания пуговиц и завязывания шнурков не шли.

  Впрочем, много ходить по врачам не пришлось: дочке поставили диагноз "умственная отсталость", определив в коррекционную школу-интернат. Юра-водитель облегченно вздохнул, довольный, что теперь дочка будет под присмотром, и даже, возможно, выучит еще что-нибудь, кроме имени и адреса. А тут и начальник колонны пошел ему навстречу, поставив рейсы только по рабочим дням, чтобы выходные Юра-водитель мог проводить с ребенком.

  В пятницу вечером он оставлял свой грузовичок во дворе и шел в интернат. За ним привычно струилась цементная пыль, с которой боролась, но так и не смогла победить покойная жена, поэтому пыль, а не водка, свела ее в могилу. Юра-водитель брал дочку за руку и молча уводил домой. В квартире они сидели, не разговаривая, потушив ради экономии свет, каждый в своем углу. Юра устраивался на кухне, подняв глаза на тускло мерцающее око телевизора под потолком, а дочь, прижавшись к ковру на стене, призванному скрадывать всякие звуки, хотя такого гробового молчания, как в их квартире, еще поискать.

  Привычный уклад их жизни изменился, когда Юра-водитель познакомился с соседями и начал по выходным играть в преферанс.

  Картежники жили недалеко, в соседнем поезде, интеллигентные и не такие шумные, как доминошники, собиравшиеся летом в парке. Это была сплоченная мужская компания, почти секта, но Юра-водитель влился в их ряды неожиданно легко. Он нашел в посиделках за карточным столом тот сорт дружбы и почти братства, приправленного азартом, без лишних слов и эмоций, которого ему так не хватало в кабине грузовичка, пока он мотался со стройки на стройку.

  Преферансисты собирались за картами каждые выходные, а Юра-водитель присутствовал почти всегда, обзаведясь собственным местом - у окна, под торшером. Вскоре он начал брать с собой дочку, не торчать же ей одной в пустой квартире. Придя в первый раз, она скромно представилась: "Юля", и больше не проронила ни слова, уходя в спальню хозяина, где ей разрешали смотреть на рыб.

  Юля садилась рядом с аквариумом, брала корм и мерной щепотью сыпала его по водной глади, глядя, как рыбы подплывают и жадно захватывают ртом живительную пыль. Однажды ей показалось, что рыбы хватают ртом воздух, чтобы не задохнуться, и она решила помочь им, выловив сачком из аквариума и аккуратно разложив на блюдце, чтобы отдышались. Но смерть рыб не изменила отношения картежников к Юре-водителю и его дочери, ее простили, ничего не поделаешь, дурочка.