Всё не так в моей жизни. Всё. Начиная с самого рождения. Кроме того, что меня бросила мать алкоголичка, так оказалось, у меня и родственников нет. Поэтому в возрасте пяти лет, меня отправили в интернат. Росла я крайне слабым ребёнком, не успевала излечиться от одного, как начинала болеть другим. А когда мне стукнуло восемь, начался самый настоящий кошмар. Одна из девчонок решила отобрать от меня игрушку, я, естественно, вступила с ней в конфликт. Нет, я не была драчуньей, просто не любила, когда отбирали то, что действительно моё. Именно эта игрушка, обычный плюшевый, голубого цвета заяц, небольшого размера, осталась мне от прошлой жизни. Помню, что мне его подарила соседка, которая иногда подкармливала меня. Этот заяц, был единственным приятным напоминанием о той жизни. Он охранял меня, когда мать в очередной раз уходила из дома. С ним было не так страшно. Это своего рода оберег для меня. Поэтому когда та девка вцепилась в него с намерением отобрать, я кинулась на неё с кулаками. Да не тут-то было. Она была достойным противником.

Я выдрала девчонке клок волос, а она разбила мне лицо, причём так сильно, что шрам под глазом остался на всю мою оставшуюся жизнь. После того как я упала, держась за больное место, эта маленькая тварь цепко ухватила моего зайца за ухо и вырвала его. В тот момент я закричала раненым зверем, будто это от меня оторвали кусок. Именно в этот момент со мной случился первый припадок. Нехватка воздуха. Я начала задыхаться, словно под дых кто-то дал. А потом меня накрыл удушающий кашель, он разрывал мне лёгкие. Кажется, у меня тогда чуть глаза из орбит не вылезли. Я видела как девчонка, что оторвала зайцу ухо, в панике отбросила его и убежала. Испугалась. Нет, я её понимаю. Я и правда, в тот момент выглядела полутрупом. Её могли обвинить и наказать, поэтому она и сбежала.

Скрючившись, я упала на колени и поползла за ухом. Зайца крепко держала при себе, хоть и было мне хреново. Сжала в кулаке лоскуток и свернулась калачиком прямо на полу. Сил подняться не было. Я с трудом могла сделать вдох, а о том, чтобы подняться и речи не было. Я осталась наедине с неизвестной мне болезнью, со своим страхом.

У меня не было друзей. Наверное, не потому, что здесь дети какие-то плохие, а по причине того, что как мне так комфортно. Сколько себя знаю, я всё время одна, вот и привыкла, что рассчитывать могу лишь на себя. Конечно, мне хотелось подружиться, только вот расставаться потом, когда привыкнешь, желания нет. Больно слишком. Не хочу больше испытывать это ощущение. Никогда.

Сознание постепенно ускользало от меня, воздуха всё меньше проходило в лёгкие. Больше всего, я боялась, что моего зайца отберут, поэтому сжала его из последних сил. Веки опустились сами по себе. Я честно пыталась держать глаза открытыми, но ничего не получалось. Словно свинцом налились. А потом я услышала крик, и кто-то поднял меня на руки и куда-то понёс. Радовало одно, зайца я, по-прежнему крепко прижимала к себе.

Очнулась я оттого, что меня как-то не по-доброму хлопают по щекам:

– Ну что, принцесса, пришла в себя?

С трудом разлепила веки. В горле пересохло и ужасно хотелось пить. Но, увидев перед собой, заплывшую жиром рожу, как-то вмиг перехотела.

– Говорить можешь? – прокуренным голосом спрашивает меня женщина.

– Да, – получилось довольно хрипло и тихо, но она удовлетворённо кивнула и что-то записала в медицинскую карту.

– Измерь температуру, – суёт мне под мышку градусник и уходит.

Я остаюсь одна. Впрочем, и к этому я привыкла. В этом мире мы никому не нужны. Верчу головой и понимаю, что я в незнакомом месте. Из вены на руке торчит толстенная игла, а вокруг неё уже расплылся фиолетовый синяк. Капельница. Я знаю что это. Иногда лежу под ними. Что же, придётся дождаться эту женщину и спросить у неё, что на этот раз случилось со мной. Я чувствую сильнейшую слабость, даже голова начала кружиться. Прикрыла глаза, в надежде, что всё придёт в норму. Но ничего не проходит. Во рту настолько сухо, что даже глотать больно. Открываю глаза и приподнимаюсь, чтобы посмотреть, нет ли на прикроватной тумбе воды. Кружка есть, а вот графин пустой. Жаль. Чертовски. Няшка мой, это я зайца так назвала, лежит одиноко на подоконнике. Сюда бы его переложить, да сил нет, ещё и иголка в руке. В этот момент заходит та же самая женщина и, как рявкнет на меня:

– А ну, быстро легла! Хочешь, чтобы меня, из-за тебя, шалавы малолетней, в тюрягу засадили?! Э-э-э нет, дорогая.

– Я пить хочу, – не выдержав, произношу я.

– Потерпишь, – грубо отвечает женщина, и выдёргивает градусник.

Снова делает записи в карте.

– Чем я больна в этот раз? – устало спрашиваю я.

– Чем-чем, ничем. Всё равно не поймёшь. Так что лежи и помалкивай.

Откровенно говоря, я не понимала, за что заслужила такое обращение. Это было для меня обидно, и вообще, ужасно злило, хотелось огрызнуться в ответ. Но взяв себя в руки, сделала несколько глубоких вдохов и успокоилась.

– Что, опять приступ?

– Какой приступ? – я непонимающе уставилась на неё.

– Какой-какой, астматический. Астма у тебя. Это когда задыхаются.

Я вздохнула ещё раз. Мне определённо не везёт.

– Не кисни, с таким диагнозом здесь лежат многие, и, как видишь, все живы.

Я, конечно, никого не видела, но пришлось поверить этой женщине.

– Аллергия есть на что-нибудь?

– Не знаю я, о чём вы говорите.

– Так-с, понятно. Ты ведь из детдома?

– Ну и что? – довольно грубо спрашиваю, я.

– Не кипятись, полежишь недельку и обратно вернёшься.

– Мне-то что! Здесь или там, разницы нет, – это действительно было правдой.

Какая разница, где быть, ведь я всё время одна. Сама по себе. Никому не нужная. Горечь внутри усилилась от осознания этого печально факта.

Я действительно пролежала там где-то неделю, а может быть чуть дольше. Кормили сносно, даже немного лучше, чем в интернате. Состояние моё пошло на поправку. Я вроде как наладила общение с Антониной Ивановной, той самой злой и толстой мегерой. Много времени она проводила возле меня, а вечерами даже сказки читала. Я позже пожалела, что вначале так грубо вела себя с ней. В один из тех скучных дней, что я пробыла там, Антонина Ивановна рассказала, о своей жизни. Несмотря на то, что ей уже сорок пять, детей нет, да и замужем ни разу не была. Жизнь у неё тоже не особо-то и сложилась. Однако жила она, в отличие от меня, с обоими родителями и младшей сестрой, которую любили и баловали, а её, в лучшем случае не замечали. А если и делали это, то лишь для того, чтобы палкой по заднице надавать. Она была нелюбимым и ненужным ребёнком. Это ожесточило её. Несмотря на свой юный возраст, я прекрасно её понимала. Но чем я, маленький ребёнок, могу ей подсобить? Разве что, выслушать. Но порой и этого достаточно.

Прощались мы с Антониной Ивановной в моей палате, у обоих глаза блестели от непролитых слёз.

– Ты смотри мне там, береги себя и свои нервы. Если вдруг приступ повторится, сразу дыши ингалятором. Лекарства в пакет положила. Няшка твой, зашитый, там же. На вот, – суёт мне что-то в руку. – Сбережения свои отдаю. Больше нет. Вырастешь, так понадобятся. Спрячь только их поудачнее. На одной из купюр адрес тебе свой написала. Это так, на всякий случай. Может, захочешь меня навестить. Ну, чего рот раскрыла. И не вздумай отказываться.

– Антонина Ивановна, спасибо вам, – прошептала я и уткнулась ей в живот, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.

– Катька, ну ты чего?! Успокойся, а то нос покраснеет или того хуже, приступ начнётся. Пойдём, провожу тебя.

Кивнув, я спрятала деньги внутрь Няшки и взяла пакет. А потом мы вместе направились на выход, где меня уже ждали, чтобы отвезти обратно в интернат.

Я снова вернулась туда, где меньше всего хотела быть. Дети сторонились меня, старались играть подальше. Может, думали, что я заразная? Смешно даже стало. Но ничего, я любила одиночество. Иногда вспоминала Антонину Ивановну. Очень не хватало мне её сказок на ночь и нежного поглаживания по голове. Но и с этим я смирилась. Здесь такого отродясь не было.