«Граница» была ещё та история, новые технологии новыми технологиями, а бардак бардаком, человеческого фактора никто не отменял.

Все эти сверки Петра Петровича по противоречащим друг другу «базам», замены кодировки чипов геолокации, «коптеры» контроля и датчики «самоликвидации», всё это делалось практически вручную, отнимая драгоценное время пребывания в реальной жизни, пусть и большей частью связанной со служебными надобностями.

Но, несмотря на всю эту волокиту, в десять утра Пётр Петрович стоял в кабинете «ответственного лица».

«Ответственное лицо» было дипломированным конфликтологом, руководителем одного из подразделений Департамента «Управления энергетическим персоналом».

Низенькая, холёная тетка с диагнозом «мигрень каждый день» испытывала лимбическую ненависть как к мужчинам, которые всё реже и реже появлялись на горизонте хозяйки трёх разномастных кошек, так и к хорошеньким барышням, в избытке фланирующим по коридорам и этажам Корпорации.

Вот и этот, Пётр Петрович Шмидт, полный тёзка героя древней революции «905 года» в своём отутюженном «лапсердаке», после провальной корпоративной вечеринки, да на старые дрожжи, вызывал одно лишь злобное раздражение у «Мисс мигрень».

Но работа есть работа. Нина, так её звали, как и всех по имени в этой псевдогосударственной Корпорации, дура дурой, а прекрасно понимала, всё, что происходит в этом кабинете, фиксируется всеми возможными средствами контроля и наблюдения, изо. в формате 27К, фоно. «экстра лимитед сараунд».

Её дыхание, пульс, диапазон расширения зрачков глаз, внутренний метаболизм, критические дни, беременности, прочее-прочее, связанное с ней, кабинетом, посетителями, в режиме реального времени мониторилось Департаментом «Служба внутреннего аудита инфраструктуры персонала».

Полномочия этого «монстра-Департамента» огромные. Чутко улавливая нюансы девиантных отклонений, «бигдатовский компьютер» Службы, по одному ему известным параметрам, выводил кого и что необходимо за «стерильную зону корпорации».

Человеческий фактор здесь был практически исключён, решение компьютера априори признавалось единственным приговором. Лишь немногим, с деньгами и связями, удавалось в частном порядке стереть его резолюцию в «независимых параметрах extra-s блокчейна», продолжив работать, пережив стресс похлеще расстрела.

Нина c участливой улыбкой лохотронщицы слушала «меканье-чмеканье» Петра Петровича, напрочь не вникая в смысл его россказней.

Её служебный компьютер, «осмыслив» всё сказанное Петром Петровичем, вынес резолютивную часть, содержащую параметры лечения, ключевым словом там была «лоботомия».

Extra-s нейронные сети, за подписью Нины, впечатали «приговор» в доли мозга Петра Петровича, канцелярия Департамента поставила на неё печать.

Петра Петровича о «приговоре», естественно, никто не проинформировал. Они все, «жившие по ту сторону монитора», были «никто и звать никак».

По картотеке сверхсекретного учёта «РоНаФин(а)» они проходили по графе «возобновляемое топливо», по МСФО, для всех этих бирж, акционеров, рейтингов они были «миноритарные акционеры» с акциями и ежегодными выплатами».

Пётр Петрович все эти штуки, естественно, знал и, освободившись от Нины, состыковался по тем же нейронным сетям с друганом детства, жившим здешней земной жизнью, договорившись о встрече. Тот работал рентгенологом в клинике «ТрансГумРесурса» и мог подсказать ему что по диагнозу, что по лечению.

Аккредитованный шаттл mini-bus должен был забрать Петра Петровича в «заэкранье» лишь в одиннадцать с небольшим вечера, так что было время получить каких-то денег в банке, перекусить-развлечься, встретиться с приятелем, «хлопнув» по рюмахе, и в оконцовке прикорнуть дома в видавшем виды кресле-качалке за стаканчиком чего-то легкого и непритязательного и томиком какого-нибудь ортодоксального писателя 19 века, которых и из школьной программы-то давно исключили за неактуальностью нравственных посылов.

Ощущение, которое испытывал Пётр Петрович, идя по улицам, было необычным. Ведь не так уж давно «по историческим меркам» он перебрался по ту сторону монитора, а всё уже совсем другое: люди, транспорт, дома, еда, развлечения, одежда.

Прохожие смотрели на него настороженно отстранённо, сторонясь сближения.

Сначала в банк. Это там, в «заэкранье», не нужно ничего, там он просто срисованный с натуры «клон». Здесь же ничего не изменилось, как говорил один из его любимых писателей Генри Миллер «…кто-то должен платить за квартиру…». Каждый земной шаг стоил денег. «Шизанутый» от электронной жизни электорат с важной серьёзностью тыкал в «виртуальные» кнопки различных «мастеров подсказок».

Пётр Петрович не стал терять время и сразу пошёл верной дорогой к ресепшионистке у входа. Они ещё остались в единичных государственных банках, надо же было чем-то занимать барышень 50+, чью пенсию постепенно сдвинули к «годовщине их смерти». Та, соскучившаяся по нормальному, практически литературному языку Петра Петровича, без этих сокращённых междометий «норм», «оч», «оки», «чмоки-чмоки», «ми-ми-ми» и прочих «кузнечьих» эскапад, c радостным удивлённым удовольствием объяснила ему, как и где получить те невеликие деньги, что назывались «зарплатой» и скопились у Петра Петровича в рамках его «мега-контракта».

«РоНаФин» в этом плане мало чем отличалось от всех прочих «капиталистов всех времён и народов», расплатится за «миллиарды джоулей энергии», снимаемой с «миноритарных акционеров», плошкой «бобовой похлёбки», неплохой бизнес верных продолжателей дела Марии-Антуанетты да Жан-Жака Руссо, кто их там теперь разберёт, с их исторической фразой «если у них нет хлеба, пусть едят пирожные».

Вот на пару любимых с детства эклеров с кружкой незамысловатого local beer только и хватало Петру Петровичу с его «мега-контрактом». Этот час с небольшим в лобби пятизвездочного отеля «RoDiNa», где лояльно относились к любому платящему деньги, был для Петра Петровича этнографической кайфушкой «былых времён и дум», когда у него было всё чуть лучше, чем у других.

Не любил Пётр Петрович этой приземлённой поговорки – «не были богатыми и нечего начинать», он всегда верил в свой успех, невзирая ни на какие временные, как он говорил, «заэкранья» и прочие «зигзаги удачи». Да, сегодня только пара пирожных, а завтра «весь мир в кармане».

Тем временем подошло время встречаться с Сашей, друганом-рентгенологом. Саша, за кружкой local beer, популярно объяснил Петру Петровичу все прелести «лоботомии», о которых тот, в принципе, и сам догадывался. Разговор с С лишь подтвердил, что ни в лучшую, ни в худшую сторону «корректировка мозга» не изменилась, осталось принять решение.

Пётр Петрович взял на оставшиеся деньги ещё по кружке пива, друзья повспоминали былое, знакомы-то были со школьной скамьи, «перемыли косточки настоящему», и от души отдохнувший Пётр Петрович побрёл к своему «трансферу в заэкранье».

«Вкусы из мозга» в реальном телесном воплощении его не доставали, а «заэкранье» наступит только завтра. Оператор шаттла тоже никуда не спешил, сам оторвался по полной, ходок был всем известный, молодость брала своё, да и деньжата водились.

Пётр Петрович дремал, и его раздумья о том, как лучше «выскочить» из всей этой истории с «заэкраньем», вернуть обратно своё слегка подержанное, но такое комфортное физическое тело, да при этом «срубить» совершенно конкретных деньжат, свалив напрочь из этой страны, которую он иначе как «им. Фр. Кафки» не называл, обретали конкретную форму.

До принятия решения оставалось ровно 27 дней, либо «вечность заэкранья», либо… и это «либо» знала только судьба.

Сон Петра Петровича был насыщенный «сновиденческими событиями», как, впрочем, и все сны его жизни. Снилась нынешняя заэкранная жизнь, иллюстрацией известного анекдота про «рай и ад». Раем здесь выступало скучное, до зевоты, бестелесное заэкранье. Адом – чертовски интересная земная ипостась, если у тебя, конечно, были средства. Принципиальное отличие «заэкранья» от «земли» было одно, оно было этакой застывшей фантомной земной копией.