Нас оставили с ним вдвоем в кухне.

- Давай посмотрим еще раз бумажку. Я написал наспех.

- Ты что... отнимаешь? - вся сжалась я. - Давай посмотрим письмо.

- Тогда будем говорить втроем, с Сусанной Лазаревной.

Перешли в комнату. Вениамин Львович вышел. Мы все трое как наэлектризованные.

Снова - просьба дать письмо. Протянула как приговоренная...

Александр Исаевич быстрым, решительным жестом положил его во внутренний карман пиджака.

- Надо кончать с векселями! В Рязань - не еду. Отдадимся на волю Божью, как предлагает Николай Иванович... Я дал слишком большой темп.

- А что будет завтра? - спросила я. - Еще новое решение?.. А Николай Иванович просил тебе передать, что Бог в тебе победил...

- Пусть октябрь идет как идет! Решение отложим...

Как вошел каменным гостем, так каменным гостем и вышел.

Казалось бы, исполнилось то, чего я хотела. Он не едет в Рязань. Не подает на развод. Откуда же это ощущение опустошенности?.. Почему все происшедшее только что воспринимается как пиррова победа?..

И Сусанна Лазаревна расстроена и опустошена. Именно с этого момента она почувствовала безнадежность и бесцельность борьбы. Для нее 6 октября было тем же, чем было для моей мамы 5 августа. А я - я все еще не сдавалась, хотя чувство опустошенности гнуло меня к земле, сжимало в какой-то маленький жалкий комочек...

Переночевав у Теушей, с утра поехала в "Сеславино".

Я хочу быть предельно смиренной и жертвенной и ничего не требовать взамен. Убрав квартирку нашу, кое-что сготовила. Тщательно вымыла нашего "Дениса". Прочла еще одну главу из "Августа", 42-ю. О Сане и Коке. Ведь это муж себя и Коку примысливает к тому времени! Любопытно...

Оставив небольшое деловое письмецо Сане, я сразу, взяв свои вещи, ушла в "большой дом" поиграть на рояле.

Когда вышла, чтоб идти на станцию, форточка во флигельке была открыта. Саня дома! И хотя и обнаружила, что забыла кашне, так и не зайдя к мужу, уехала, в Москву.

Позвонила маме. Надо ее подбодрить! Как оказалось, накануне она записала: "..Леночка позво-нила: попросила приготовить по просьбе Наташи зеленое платье с воланами (длинное), 3-й концерт Бетховена и проч. ...Зеленое платье и 3-й концерт - это все связано с музыкой... С помощью кого? Люцетты? Ундины? И хорошо! и как-то больно! За что-то хватается, чтобы удержаться в этой жизни... Моя бедняжечка!!"

И после моего "успокоительного" звонка ей не становится лучше:

"Где легче? В чем легче? Как легче?" - пишет она в дневнике.

Перед тем как подняться на пятый этаж в свое новое обиталище, остановилась возле телефонной будки с автоматом, чтобы позвонить, не помню уж кому. И вдруг отчетливо слышу, как молодой человек кому-то говорит в трубку, что Солженицыну дали Нобелевскую премию, пояснил, будто об этом передали вчера вечером.

Звоню Веронике... И от нее слышу, что ей был один звонок по этому поводу. Но если б это было действительно так - дело не ограничилось бы всего лишь одним звонком, телефон в ее квартире звонил бы не переставая!..

Еще не зная, что и думать, поднялась в свою комнатку, где и провела ту ночь.

В этот день, 7 октября, если бы не в спешке написанное мужем накануне письмо мне, в Рязанский суд поступил бы иск от Солженицына о разводе с женой.

7. Лауреатство

День 8 октября для меня начался музыкальным уроком у Ундины Михайловны. Она похваливает меня: чувствуется большой сдвиг, "не подпорченный летним немузицированием", совсем другой звук!.. Шопен... Рахманинов...

Ундина Михайловна не сказала мне в тот день, лишь потом, как заметила, что у меня дрожали руки...

После Ундины Михайловны, как часто делала, зашла к Шуре. Вместе пообедали. И тут - телефонный звонок. Шура берет трубку и почти тотчас же говорит мне:

- Сане дали Нобелевскую премию.

Вероника говорит, что ей звонил Лев Копелев: к лауреату уже рвутся корреспонденты... "Ассошиэйтед пресс"...

Если бы год назад! Какая бы радость, ничем не замутненная, захлестнула меня, какая гордость за мужа, какое торжество!. А сейчас... Сколько разноречивых чувств это вызвало! И все-таки главным из них была радость!

Я звоню на дачу Ростроповича. К своему удивлению, слышу голос мужа. Был тот час, когда он должен работать в своем кабинете. Оказывается, мой звонок - уже четвертый! Потому не отходит от телефона в ожидании следующих: все равно его работу прервут! В голосе слышится уже некоторая досада по этому поводу. Я предлагаю приехать, чтобы освободить его от излишнего ажиотажа.

- А может... не надо? Я и сам справлюсь.

- Это в такой день? Почему же? Нет уж, давай я приеду.

- Ну, ладно.

Подходя к даче Ростроповича, вижу огромную машину, полную кирпича, тщетно пытающуюся заехать во двор. На моих глазах грузовик увязает задними колесами так, что сдвинуть его удастся лишь на следующий день. А в "день лауреатства" все легковые машины, привозящие дачных соседей из города, вынуждены были давать задний ход и совершать объезд по другим аллеям.

Вопреки всему, приехала к мужу радостная, возбужденная Поздравила его, поцеловала. Он же - сдержан.

- Снизь возбуждение. Ты же знаешь, как все сложно... - отрезвлял меня. - Рано объявили о премии. Лучше б, когда закончил роман...

Оказывается, в 15 часов шведское радио на шведском языке объявило, что Нобелевская премия по литературе за 70-й год присуждена Солженицыну. (Позже нам стало известно, что, объявляя о премии, шведское радио передало, что она присуждена писателю Солженицыну "за нравственную силу произведений, возрождающую лучшие традиции русской литературы".)

После этого Александра Исаевича официально поздравил по телефону шведский корреспондент Пьер Хегги. На поздравление Солженицын ответил:

- Благодарю. Принимаю. Намерен приехать получить лично, поскольку это будет зависеть от меня. Здоровье поездке не мешает. Никаких корреспондентов не приму.

На вопрос, над чем он работает сейчас, ответил:

- Пишу "Август четырнадцатого".

Вскоре после моего приезда муж решил пообедать: все равно привычный распорядок нарушен. 16 часов 30 минут. Слушаем Би-би-си. Сообщается, что Солженицын получил Нобелевскую премию. Более того, им уже известно, что Солженицын ответил шведскому корреспонденту, что он "хотел бы поехать получить премию"... Подумать только! Это через полтора часа после объявления о премии и через час после звонка Хегги!

Муж еще не кончил обедать, как нагрянул Ростропович, да еще почему-то вместе с художником Титовым и его женой. Титовы рассказывают, что еще 6 октября знали от корреспондента Хегги, что весьма похоже, что Солженицын будет лауреатом, что в шведских газетах он идет как кандидат № 1.

Ради столь торжественного случая Титов привез в подарок лауреату еще один проект храма Троицы. Александр Исаевич усмотрел в нем нечто языческое: вход в храм - через арку в огромном кресте! Через крест! Какая-то потрясающая сверхсимволика!..

Я быстро приготовила кое-какую закуску. Нашлась и выпивка. Хотя сам виновник торжества воспринял это празднование, увы, без всякого энтузиазма.

Когда гости уехали, мы, обнявшись с Мстиславом Леопольдовичем, гуляли по участку.

- Стив, не вычеркивай меня из Саниной жизни. Не могу... Хотела оторваться - не получается...

Ростропович, казалось, понимал меня, сочувствовал, жалел...

По Саниной просьбе позвонила вечером маме в Рязань. Она уже слышала о награждении зятя. Передаю Санин наказ: "На все вопросы по телефону или при личных приездах, можно ли его видеть или получить интервью, отвечать: ничего в его обычае, в его порядке не изменилось, интервью никому не даст и никого не примет".

- Адреса не давай! - добавила я.

Совсем поздно приехала к нам в "Сеславино" еще одна знакомая.

- Я не смогла ни поздравить, ни повидать лауреата. Вся Москва взволнована...

Скоро я вышла с фонариком ее проводить. Прощаясь, она дружелюбно сказала мне: