Вечером того же дня я - у Кобозевых. Теперь я решила откровенно поговорить уже не с Эсфирь Ефимовной, а с самим Николаем Ивановичем. Все становилось слишком серьезным и сложным.

Из-за того, что я долго не звонила Эсфирь Ефимовне после того, как сказала, что очень хочу именно с нею говорить, она настолько разволновалась, что в конце концов не выдержала и сказала о моем звонке мужу. И тот уже задумался, что бы это означало, Даже и о возможном ребенке думал...

- Николай Иванович, - начала я, - вы в состоянии выдержать, чтоб я рассказала вам о своей драме? Ведь я навалю на вас огромную тяжесть...

- Наваливайте! - ответил этот физически изможденный, тяжело больной человек, но такой мужественный в борьбе со своими недугами, такой высокий духом и светлый душой.

Я дала ему прочесть Санино письмо, к тому времени уже перепечатанное мной на машинке.

- Он имеет в виду... нас? - спросил Николай Иванович, встретив намек на их сложную семейную ситуацию.

- Да.

Разговор наш с Кобозевым получился очень длительным. В согласии с отцом Всеволодом, даже с юристом Лебедевой, он считает историю банальной. Но в отличие от них шел дальше в своих выводах, заметив, что мой муж "старается придать этой обычной истории характер истории необыкновенной"...

- Ребенок - это жизнь, - сказал он. - Но жизнь в целом не есть шахматная игра. - А Александр Исаевич понимает ее сейчас так. И делает много шагов вперед. Развод снижает его. Развода быть не должно. Это все равно, как если бы я развелся в свое время с Эсфирь Ефимовной.

Я рассказала Николаю Ивановичу о своей первой реакции на признание моего мужа, что едва не покончила с собой.

- Наталья Алексеевна, - спросил он меня, - вы могли бы убить кого-нибудь?

- Нет.

- А ведь это то же самое.

Как в свое время в моей научной работе, так и теперь, профессор Кобозев сразил меня неопровержимостью своего аргумента.

Николай Иванович вызвался поговорить с Александром Исаевичем, если тот захочет этого, пойдет на это...

Я ушла от него предельно ему благодарная, подбодренная в своей затаенной надежде не потерять мужа...

На следующий день, прервав свои музыкальные занятия, начала говорить с Вероникой, в чем-то убеждать ее, немного делиться вчерашней беседой с Кобозевым. Не чувствуя в ней согласия в том, что мне казалось совершенно очевидным, я вдруг обрушилась на нее за то, что она, моя младшая сестра, посмела взять на себя такую ответственность: согласиться передать мне Санино письмо. Тем самым она взяла на себя фактически ответственность за мою жизнь. И вот я, пожалев ее, осталась жить...

- Ты имеешь дело лишь с теми, кто тебе подыгрывает! - вспыхнув, залившись краской, бросила мне Вероника.

- Ты можешь ставить себя на одну доску со священником? с ученым? с мудрейшими людьми?..- воскликнула, в свою очередь, я.

В день нашей с Александром Исаевичем встречи, в субботу, 3 октября, я проснулась с головной болью (спала в бигуди!). Пилюль от головной боли не оказалось. Пришлось принять горячую ванну. А потому не успела позавтракать. Скудно перекусила в буфете Белорусского вокзала, запив холодным кофе.

Электричка. Тот путь, по которому когда-то брела пешком... Ильинское. Муж встречает меня на платформе с обаятельной улыбкой. Ведет к машине.

Он - за рулем. Я - рядом. Сказала ему, посмеиваясь, что буду для него самой дорогой любовницей: квартира мне будет стоить 35 рублей в месяц!

- Ты приехала шпильки отпускать?..

И, держа руль левой рукой, а правую положив мне на колени, успокоительно произнес:

- Ты и есть самая дорогая. Ведь столько прожито... Едем привычной дорогой. Говорим о разном. Однако не прошло и получаса, как Саня настойчиво заговорил о разводе.

- А ты мне от н е е письмо привез?

- Даже не заикнулся ей об этом. Что она может тебе написать? Это дело нас двоих...

- Но я должна почувствовать ее душу перед тем, как решиться на развод, как ты говоришь, формальный...

Вместо того чтобы помочь мне поверить, что юридический развод станет фактическим разводом лишь в самом исключительном случае, мой муж, не давая мне опомниться (время, когда его могут объявить лауреатом, неумолимо приближалось!), жал на меня так, что у меня было ощущение, что по мне едут танки...

- Ты душу мою потеряешь, если не согласишься! - крикнул.

- Издеватель! - не выдержала я. Сказала ему со всей решительностью, что сама не буду с ним говорить больше на темы развода: - Не хочешь говорить с отцом Всеволодом, поговори с Николаем Ивановичем!

- Ладно, с ним мне проще всего говорить. Устрой свидание с обоими, только подряд, в один и тот же вечер!

...И тут - вечная экономия времени! Муж не понимал, что когда-нибудь время жестоко отомстит ему! Экономя время, не сбережешь душу! Вся поездка в Борзовку и назад вместо прогулки новоявленных "любовников" оказалась сплошным кошмаром.

Перед "Сеславином" мы заехали на станцию, где был телефон-автомат. Мне удалось договориться и с Всеволодом Дмитриевичем, и с Николаем Ивановичем на следующий вечер: у первого - в 17 часов, у второго - в 19...

- Целую "парторганизацию" на меня напустила, - ворчал мой муж.

6. Статуей Командора...

Наступило воскресенье 4 октября. Мы оба - совершенно больные после наканунешней перепалки. Не только я лежу, но и Саня. Каждый в своей комнате. Я читала первые его главы "Августа четырнадцатого". Он тоже чем-то занимался.

После на сей раз раннего обеда Саня уехал в Москву - на свидание с отцом Всеволодом и Кобозевым.

...Чем я могла помочь тому, что должно было происходить в Москве? в двух домах? в двух беседах? в сердце и уме моего мужа? в его душе?.. Только молитвой.

Я пошла в Санину комнату, опустилась на колени перед Распятием и стала горячо молиться, чтобы Бог помог и мне, и ему через отца Всеволода, через Николая Ивановича... Чтобы у них нашлись слова, нашлись доводы... Чтобы их увещевания, убеждения смягчили моего мужа, чтобы он перестал быть таким немилосердным, таким жестоким...

Потом села опять за свои папки. Очередь была папки 10. Вторая папка писем доброжелателей. ...Разве авторы вот этих самых писем любят только писателя Солженицына? Разве им не все равно, каким он окажется человеком?..

Включила "Мелодию". По УКВ звучит "Трио памяти великого артиста" Чайковского, потом - сонаты Бетховена.

То и дело прерываю работу над папками. Снова иду к Распятию. Снова молюсь...

В тот день удивительным образом слились наши с мамой душевные движения. Вот что она писала в дневнике 4 октября:

"Я помню себя маленькой. Я верила в доброго Бога. Бывало, в тревожные моменты свой детской жизни я становилась в уединении на колени и молилась: "Боженька, сделай так, чтобы мамочка не умерла", а часто, когда брат уходил мальчиком на рыбную ловлю и бывала гроза, - я просила боженьку, чтобы брата не убила молния, и он счастливо бы вернулся домой. И мне становилось так легко, и я верила, что все будет хорошо. Сейчас я не могу так молиться. И где найти опору? Я не мыслю, чтоб после "5 августа" все может круто измениться... Хочется сказать: "Боженька, дай силы моему Серенькому пережить трагедию разрыва и повести здраво свою жизнь по другому руслу... На дворе дождь, осенний мрак... Тоска ужасная... смертельная... Не хочется жить... Пустота... Где бы почерпнуть хоть капельку радости? Зачем так долго живешь? Не для чего, не для кого..."

Моя мама не знала в тот день, что ее дочь, как когда-то она сама, только в детстве, стояла на коленях и молилась Богу...

В тот вечер Александр Исаевич не должен был возвращаться в "Сеславино". О результатах его бесед, на которые я так уповала, я должна была узнать на следующий день, побывав и у Всеволода Дмитриевича, и у Николая Ивановича. А с мужем мы должны увидеться во вторник, то есть через день.

Утро понедельника. Еду в Москву-Посещение отца Всеволода не принесло мне на этот раз облегчения. Отец Всеволод не нашел, что возразить мужу, когда тот сказал ему, что "разлюбил меня и любит другую". Значит, надо ставить точки над "i"! Но сделать все по-хорошему, щадя меня...