Все лето работает Александр Исаевич над новой редакцией "Круга первого". Он принялся за нее 5 июня - за три дня до того, как в Цюрихе этот роман вышел на русском языке. В той же редакции он скоро выйдет на иностранных языках. И вот в то самое время, когда по всему западному миру готовится к изданию одна редакция романа, Солженицын принимается за другую! Новая редакция будет содержать не 87 глав, а 96, а потому Александр Исаевич дает рабочие названия этим двум редакциям романа. Соответственно: "Круг-87" и "Круг-96". Причем "Круг-87" он теперь склонен называть "киндер-вариантом" романа. Но дело не только в том, что роман дополнится несколькими новыми главами. Александр Исаевич снова вернет истинный звонок Иннокентия Володина, как это было в первоначальной редакции "Круга". Вместо звонка на частную квартиру - звонок в америка-нское посольство! Вместо предостережения против посылки за границу лекарства - предупрежде-ние о передаче секрета атомной бомбы советским представителям на квартире Розенберг в США! Да и вообще поработает еще над романом.

В моем дневнике, когда я на даче, нет-нет да и мелькают пунктирные записи, отражающие работу моего мужа над "Кругом-96" и его отношение к "Кругу-87".

"5 и ю н я. С. садится за переработку "Шарашки". Говорит: "Мне не нравится, как я писал роман". Перед ним 2 варианта романа - из них должен родиться окончательный вариант. С. печатает 1 главу.

6 июня. С. говорит, что расстроен, что в таком виде его роман пойдет по свету ("по-юношески написан!").

22 и ю н я. С. работает сейчас над "сталинскими" главами - попробовал сразу печатать и отказался - начал заново писать.

23 и ю н я. С. закончил сегодня первую "сталинскую" главу.

24 и ю н я. С. пишет "Этюд о великой жизни". На этот раз без иронии, совсем иначе.

26 и ю л я. С. работает над новой главой: Иннокентий и Клара гуляют в наших местах. Говорит мне: "У меня все загнано в коробку, не хватает простора - он будет в этой главе".

27 и ю л я. С. после завтрака устроил велосипедную прогулку по тем местам, где гуляют Иннокентий с Кларой: деревня, церковь, кладбище, простор полей.

19 а в г у с т а. С. после поездки в Москву никак не настроится. Он пишет новую главу - Иннокентий у дяди в Калинине. Нервничает.

21 а в г у с т а. С. очень горюет, что затянулась работа над романом.

24 августа. С. кончил главу 61 (Иннокентий у дяди). Еще ему предстоит сложность в связи с переделкой прокурорских глав. Потом будет легче.

27 а в г у с т а. С. с воодушевлением заново пересоздает спор Сологдина с Рубиным. Горит! Новые находки! Образ Сологдина развивается, хоть он этого и не планировал! Говорит, что с наслаждением работает над романом. Ощущение, будто создает архитектурное сооружение - показывает руками ступеньки вверх!

30 а в г у с т а. С. пишет продолжение спора Сологдина с Рубиным".

По мере того как роман писался, он постепенно перепечатывался. Для меня, разрывавшейся между дачей и Рязанью, приемными экзаменами в институте и хозяйничаньем в Борзовке, труд этот был непосилен. И вот как-то Александр Исаевич сказал, что нашлась еще одна добровольная помощница, которая будет печатать. Но кто - уточнять не стал.

- Не надо тебе брать лишнего на душу! - сказал он. - Пусть она будет полностью законспирирована.

Считаясь с его сверхосторожностью, я не настаивала. Вскоре он поделился со мной, что новая помощница начала ему печатать, но что пока качество печати не очень хорошее. Однако через некоторое время сказал, что, кажется, дело пошло неплохо. Тем лучше!..

...Пока Александр Исаевич пишет "Круг-96", а тайная помощница, чаще получая через посредников, его перепечатывает, "Круг-87" продолжает, как и "Раковый корпус", но в меньшей степени, понемногу читаться у нас в стране.

"Глубокоуважаемый Александр Исаевич!

Прочла Ваш "Круг первый" и захотела выразить Вам чувство колоссальной благодарности и признательности. После чтения остаешься в слезах и в радости одновременно, вернее, в состоянии огромного душевного подъема. И неустанной бешеной работы мысли... (...) Вы показали, что свобода воли остается у человека, в какие бы условия он ни попал. Яркие острые моменты героизма, выбора человека между предательством и смертью часто попадают на наши страницы, особенно в произведениях о фашизме и его зверствах. Но здесь в сущности у людей как будто отнято все, даже право на героизм. Мелкие будни тюрьмы, а между тем "несравненное право самому выбирать свою смерть" осталось у этих людей. И без пафоса они делают этот выбор. И ничто не в состоянии им помешать. Прекрасен финал - этот свежий ветер, ветер ужаса, может быть, гибели, но все же это моральное освобождение, конец сытой подлости и полуподлости. И заключительные строчки о машинах, может быть, даже снижают, как-то сбивают мелким сарказмом этот возвышенный гимн человеческому духу"1.

"Уважаемый Александр Исаевич!

Я прочитал "В круге первом". Единственное впечатление, в котором горечь осталась непретворенною, окончательной, - это бессилие перед тем, что книга такого общественного и духовного горения не может дойти до широкого читателя. Потому что остальные впечатления (по существу), как бы ни были они страшны, находят пути для просветления к самой повести. Правда, это некоторое время спустя после прочтения. А первый и первые ответы души это состояние, непрекращающегося набата, при котором и думать нельзя"2.

1 Пашаева Н., 24.06.68.

2 Герцен М. Д., 26.06.68.

Следующая мысль письма, как особо важная, выделена Александром Исаевичем коричневым карандашом: "Общественно не то, что громко, не то, что исполнительно (беспредельна исполнительность подлости), а то, что мыслью, совестью, трудами рук служит соборному делу".

Автор письма продолжает: "Выпукло... доходит до меня (уверен, что и до многих) авторская мысль об исконной неискоренимой связи общественного и этического начала жизни". (Тоже подчеркнуто Александром Исаевичем коричневым. - Н. Р.)

Оценил Александр Исаевич и еще одно высказывание автора письма, пройдясь опять-таки коричневым карандашом: "У вас поразили меня необозримые возможности, казалось бы, столь старинного по внешности уклада письма".

"В художественном отношении, - продолжает автор, - поражает соединение исследовательского подхода к жизни, документальности с редкой способностью видеть основной душевный нерв каждой личности".

В конце письма - еще приписка: "...не все сказал, в том числе о бесподобном Вашем языке. Но о нем, конечно, будут писать очень много. И уже пишут (я пролистываю когда филологические журналы, очень часто встречаю цитаты из ваших опубликованных книг как примеры высокого мастерства и умелого использования богатых возможностей русской речи)".

Наряду с привычными людьми у нас появилась и новая знакомая. У нее была "Волга", которую она мастерски водила. На ней она привозила наших старых знакомых, а бывало - заодно и меня подбрасывала в Москву. Звали новую знакомую Екатериной Фердинандовной. Меня располагало к ней то случайное обстоятельство, что мы оказались ровесницами. Не раз провожала ее с букетами цветов.

- Как вы познакомились с Екатериной Фердинандовной? - спросила я нашу старую знакомую, которая раньше приезжала к нам на другой машине и с другим водителем.

- Через ее дочку, через самиздат, - ответила та.

Екатерине Фердинандовне у нас очень нравилось. Помню, мы сидели на скамье под ореховым деревом и лакомились малиной, тут же рядом срывая с веток ягоды.

- Райский уголок! - произнесла она.

Со мной Екатерина Фердинандовна была очень любезна. Дала свой адрес, телефон, приглашала заходить. Назвала фамилию: Светлова. Но воспользоваться приглашением как-то не пришлось...

Однажды я ехала с ней на ее "Волге" в Москву. Она поделилась со мной, что спешит домой: надо успеть проводить на вокзал свою дочь и внука, которые едут на юг отдыхать. Вот и еще одно совпадение: ее дочь зовут Наташей!

По отношению к Александру Исаевичу Екатерина Фердинандовна была весьма услужлива, как, впрочем, и многие другие. Однажды в багажнике ее "Волги" к нам приехал старенький холодильник, получивший отставку у Корнея Ивановича Чуковского и оказавшийся нам совсем не лишним, хотя у нас и было два подпола.