Я беру трубку телефона и сознаюсь, что я здесь.

- Ты слышала наш разговор?

- Да. Умоляю тебя, приезжай. У меня просто нет сил, чтоб приехать к тебе. Все совсем не так, совсем не так...

- Хорошо. Приеду.

Нина приехала из своей дали почти тотчас же, на подвернувшемся такси. Мы говорили долго. Нина больше слушала. А я говорила взволнованно, убежденно. Я читала ей отрывки из Саниных писем: старых и из... главного письма. Вероятно, мой вид, мое состояние, мои дрожащие руки, заплаканные глаза, на которые то и дело набегали слезы, досказали ей то, что мною оставалось недосказанным...

- Я сделаю для тебя все, что смогу! - сказала Нина.

Я умоляю Нину не выдавать меня, не говорить Веронике, что я здесь...

Мы сидим за круглым столом. Надя приносит чай.

И вдруг звонок.

Телеграмма от Павлович: "Мария1 скончалась. Тревога матери кузины где Ната".

Как душераздирающий аккорд!.. Смерть, утяжеленная, а быть может, ускоренная нашей трагедией...

Я уронила голову на стол и громко заплакала.

1 М. В. Юдина

12. Без развязки

Я повидалась в Риге со всеми, кого видела прошедшим летом. Определеннее всех отнеслась к случившемуся Ольга Юрьевна Зведре.

Ожидая меня, она приготовила для передачи Александру Исаевичу конверт с вложенными в него ее записями, нужными ему для романа. Но, услышав грустный мой рассказ, спрятала конверт обратно в ящик стола.

Ольга Юрьевна заставляет меня держать выше голову! Хуже тому, кто совершает плохое дело!

Когда вернулась от нее к Кравченкам, обнаружила записку, написанную мне Надей: "Позвони Нине. Неплохие новости из Москвы".

Тотчас звоню. Нина говорила с Версией. Разговор длился 20 минут. Расскажет мне все подробно потом, а пока - самое главное.

На тот случай, если я появлюсь, Вероника просит передать мне, что никто меня не будет искать, нажимать на меня, торопить... когда сама смогу...

...Смогу ли?..

Воскресный день, 22 ноября, я весь провела у Наумовых.

- Иван Иванович, как вы на все это смотрите? - спросила я Нининого мужа.

- Это страшная несправедливость по отношению к вам, - ответил он.

Нина пересказывает мне вчерашний разговор с Вероникой. Та прежде всего спросила у нее, в Риге ли я. Нина ответила отрицательно.

- А откуда ты что-то знаешь?

- Надя получила письмо от Павлович.

- Павлович ничего не знает. Тебе трудно разобраться. Наташа - в жалком положении. Но и он жалок. У Наташи - только личное. Ему же плохо со всех сторон.

Когда Нина попыталась что-то возразить, Вероника сказала ей, что у меня к Сане истеричная любовь. Будто такой диагноз поставил мне врач. И это говорит моя сестра?! От Юры я "узнала", что у меня "плохой характер", от Вероники - что у меня "истеричная" любовь. И это говорят те, которых я считала своими самыми близкими родственниками! Как же они могли?!

Так рождались аргументы, оправдания тому, что оправдать было нельзя, даже если бы у меня на самом деле были и плохой характер, и истеричная любовь...

Да... Одним словом, поездка в Ригу не только не успокоила меня, но, напротив, только разбередила раны, углубила их... Надо уезжать! Надо возвращаться в Великие Луки и окунуться в работу. Вот то единственное, что держит меня сейчас на земле!

Перед самым отъездом позвонила маме в Рязань. Спрашиваю ее, неужели она продолжает... молчать? Ведь так можно сойти с ума! Но бедная моя мама продолжала переживать все внутри себя. Я прошу ее "раскрыть рот". В конце концов, это и для меня важно. Пусть узнают! Неужели и рязанские друзья предадут меня, как предали мои родственники?.. Но от мамы слышу жалобное: "Да уж кончала б!"

...Как это горько, что мама не понимает меня! Что она не союзница мне...

Смирение покинуло меня. Я уже не могла жить с той "Молитвой", которую написала в больнице. Прав был Николай Иванович, сказав, что я написала ее на слишком высоком уровне. Буду жить с другой "Молитвой", на которую мне указала Надя Кравченок. Она - из романа Курта Воннегута "Бойня номер пять":

Господи, дай мне душевный покой,

Чтобы принимать

то, чего я не могу изменить,

мужество

изменять то, что могу,

и мудрость

всегда отличать

одно от другого.

Вот это последнее и есть самое главное: всегда отличать одно от другого. Всегда понимать, что еще можно изменить, а что уже невозможно.

23 ноября днем я уже бродила по Великим Лукам. Был хороший солнечный день. Гуляла по набережной Ловати. Голубое небо. Солнце слепит воду и островки на реке. Ветерок. Какая-то едва ощутимая радость просто жизни, физического существования будто дрожью пробежала по мне. Но радость во мне могла быть только рядом с надеждой. Несмотря на непроходящее отчаяние, она все-таки теплилась во мне. Без нее не могла...

Вечером читала Владимиру Андреевичу и Марии Павловне одну из написанных глав. Они одобрили, хотя Владимир Андреевич и поругал за слишком частое цитирование. Но ведь теперь документальность моего повествования становится особенно необходимой!..

А на следующий день начала главу, которая будет перед "Безвестностью", наброски к которой делала в поезде.

Все последующие дни все время почти безотрывно писала. По вечерам читала написанное своим друзьям.

27 ноября мы прервали чтение, чтобы послушать западное радио. И тотчас услышали по "Голосу Америки":

"Шведская академия заявила, что писатель Александр Солженицын не приедет в Швецию за получением Нобелевской премии".

...Боже мой! Остается... Но из-за чего? Не пускают или... сам?

И почти сразу услышали по Би-би-си:

"Друзья писателя в Москве говорят, что Солженицын опасается, что ему не будет разрешено возвратиться на Родину".

Значит, он сам принял решение! Наша трагедия будет иметь продолжение...

И все-таки... Что бы ни ждало нас впереди - страдания, споры, даже суды, - слава Богу! Слава Богу, что не уедет. Я еще увижу его! Еще посмотрю в любимые голубые глаза с разбегающимися от них морщинками! Я еще буду говорить с ним! Пусть хоть и на суде! Уж там-то он меня выслушает! И поймет! Он не сможет не понять! В споре с самим собой даст своей совести победить себя! Он, который не дал умереть, будет ко мне милосерден!..

Продолжаю запойно писать. Родилось и название. Я назову все это "Забытое?". Пусть будет со знаком вопроса. Может, он все-таки не забыл того большого, накрепко связующего нас прошлого? Когда-нибудь прочтя, он... вспомнит. Все вспомнит и все изменит!

"В связи с тем, что Александру Солженицыну дана Нобелевская премия, которая, по-видимому, будет ему вручена 10 декабря в шведском посольстве, с будущей недели начинаем повторять чтение самого большого его произведения "В круге первом".

Выходит, все будут слушать о Глебе и Наде Нержиных, о моей поездке к мужу на фронт, о нашем свидании в Лефортовской тюрьме и не будут подозревать при этом, каков оказался эпилог!.. Надя и Глеб - врозь, вместо того чтобы и ей вместе с ним получать награду, и ей радоваться!..

Кончив писать "Забытое?", я его отпечатала 10 декабря. Это -мой подарок ко дню рождения Александра Исаевича. Но не ему теперешнему, а ему истинному! Будто нарочно получилось 52 страницы - столько же ему исполняется лет!

Чем ближе ко дню 10 декабря - дню вручения нобелевских наград, тем больше западное радио говорит о Солженицыне. В канун нобелевских торжеств Би-би-си дает специальную передачу, посвященную писателю Александру Солженицыну. Ее составил и ведет Иван Иванович Сапиет.

Остановившись сначала на творческом пути писателя, Сапиет особо подчеркивает, что Нобелев-ская премия дана Солженицыну за высокий уровень творчества. Он иллюстрирует это, в частности, рассказом Солженицына "Матренин двор", над которым, по его словам, плакала Анна Андреевна Ахматова. Заключительные слова рассказа можно, по мнению Ивана Ивановича Сапиета, смело отнести и к самому автору рассказа, которого многие считают СОВЕСТЬЮ России: