- Твои? - уважительно спросил он.

- Ну, не твои же.

Понятовский помолчал, похлопал глазами, сел за стол и стал есть. От водки отказался:

- Я после нее работать не могу. Часам к семи, думаю, закончу, тогда и откупорим.

Он вернулся к батарее, а Анна Васильевна, вымыв посуду, положила под язык таблетку валидола - слишком велико было напряжение, - прилегла на диван и вскоре задремала.

Уже смеркалось, когда Понятовский ее разбудил:

- Хозяйка, принимай работу!

- Не буду я ничего принимать. Если потечет, к тебе же и приду. Давай лучше выпьем.

- Теперь давай.

Пока слесарь мыл руки, она вытащила селедочку, огурцы, туршу маринованную зеленую фасоль, половину холодной курицы, оставшуюся от обеда, нарезала покрупнее сервелат и поставила возле тарелок по граненому стакану. Стасик сдержанно улыбнулся: Ася ему всегда рюмку подсовывает, чтобы меньше выпил. Он споро открутил бутылке голову и до половины наполнил стаканы холодной сверкающей жидкостью. Попытался нетерпеливо втянуть носом живительный аромат, но водка была качественной и на расстоянии не пахла.

- Чтоб батарея хорошо грела! - скороговоркой выдал Понятовский и выпил свою порцию одним глотком.

Анна Васильевна так не умела. Она сделала два глотка, но не оставила на дне ни капли и даже не поморщилась. Водка пошла легко, в охотку, чему она удивилась, потому что не пила давно, считай, полгода, с самого Дня Победы. Тогда ветеранов войны угощали на вокзальной площади, где поставили палатки и развернули полевую кухню. Давали по сто фронтовых грамм и на закуску перловку с тушенкой. Потом, конечно, мужики дома добавили, но, в общем, погуляли хорошо.

Стасик налил по новой и сказал уже с некоторым воодушевлением:

- А теперь, мать, за твои награды! Я и не знал. Как же ты такие ордена заработала?

Анна Васильевна отмахнулась.

- Это все дуриком.

- Ну, ну! Орден Славы, насколько я понимаю, давали солдатам за геройские подвиги, - недоверчиво сказал Понятовский. - Может, расскажешь? Очень прошу. Имею право знать, кто меня сегодня в плен взял.

Стасик сглотнул предательски набежавшую слюну, но превозмог себя и поставил стакан, который уже держал в руке.

Пришлось Анне Васильевне согласиться, и она начала:

- Первую Славу заслужил мой конь Дракон, который сдуру занес меня в расположение противника, вот и пришлось стрелять, чтобы нас самих не убили. А со второй получилось еще проще.

Анна Васильевна на секунду задумалась и представила себе картину, которую помнила до мельчайших деталей. Штаб кавалерийской дивизии расположился недалеко от какого-то маленького польского городка. Фронт должен был находиться километрах в пяти, наступление запланировано на завтра, и вдруг непонятно откуда прорвались немцы, да не какие-нибудь забытые в тылу разрозненные подразделения, а целый полк, хорошо оснащенный, с артиллерией. Как они оказались за спиной, никто и после не разобрался, победителей, как говорится, не судят. Вокруг начали рваться снаряды, затрещали пулеметы и автоматы, мина залетела в дом, где стоял наш штаб, все посыпалось, люди кричали и бегали без цели. Лейтенант, командир по связи, оказался ранен, его кто-то перевязывал, здание горело, комнаты наполнились дымом. Аня испугалась, схватила свои телефонистские причиндалы и помчалась наружу. Полковник, который прибыл недавно вместо убитого в бою и настойчиво за нею ухаживал, сидел в траншее. Увидев девушку, заорал, как чумовой: нужна связь со стрелковой ротой, шедшей за ними, а теперь оказавшейся на переднем рубеже. Аня бросила телефон полковнику и, схватив катушку, запетляла по траншее, а когда укрытие кончилось, поползла на пузе по жидкой грязи. Вообще штабной телефонистке по должности устанавливать полевую связь не полагалась. Но полковник так страшно ругался, что она испугалась его больше, чем грохота орудий. К счастью, на пути попалась свежая воронка, Аня в нее и сиганула, чтобы отдышаться, а тут как раз показался связист со стороны воюющей роты, тоже с катушкой и телефонной трубкой. Только свое снаряжение в воронку забросил - его самого достала пуля. Тут уж Аню заколотило, как в лихорадке, она схватила оба провода, зачистила их прямо зубами, скрутила ногтями и услыхала в трубке матерные слова. Ну, слава богу, соединились!

Разве это расскажешь?

- Ты, Стасик, сначала выпей и закуси. Вот хорошо. А дело было так. На нас немцы напали, и мне пришлось из укрытия вылезти, чтобы связь наладить. Но далеко ползти не пришлось, с другой стороны наш парень подоспел со своим проводом. Только его убило. А я что? Так и просидела в воронке, дожидаясь, пока наши подойдут. Правда, один раз провод снарядом перебило, но разрыв произошел недалеко, метрах в десяти, так что я быстро его устранила и опять юркнула в свою безопасную ямку - два раза-то по одному месту никогда не попадет. Вот и все геройство.

- Ну, ты, мать, даешь! А если бы в том бою победили немцы? Тебя бы прямо в воронке и пристрелили.

Анна Васильевна засмеялась.

- Если бы да кабы...

- А тому связисту, которого убили, орден или медаль дали?

- Не знаю.

Они выпили, не чокаясь, за память.

Гимнастерка висела тут же на стуле и не давала Стасику покоя. Он потрогал заскорузлым пальцем с траурным ногтем неброскую Красную звездочку и орден Отечественной войны, или, как его звали фронтовики, "колючку".

- А эти за что получила?

- Не помню. Их всем давали, кто воевал и до Берлина дошел. Отвяжись!

Водка размягчила слесарю нутро, он сделался болтлив с потугой на философию.

- Всем - да не всем. На таких, как ты, Васильевна, Россия стоит!

Хозяйка смутилась:

- Откуда тебе знать, на чем она стоит? Глупости все это.

- Да нет, не глупости, - возразил слесарь, сподобившийся до осознания

истины. - Настоящие герои всегда такие, что и не подумаешь.

- Ладно, - сказала Анна Васильевна, отвлекая внимание собеседника от своей персоны, - съем-ка я колбаски, а то еще захмелею. Отвыкла пить.

- Не захмелеешь. Фронт прошла, а поллитры испугалась? За твое драгоценное здоровье!

Когда водка кончилась, Понятовский ушел. Анна Васильевна, все еще взволнованная свершившимся наконец делом, взяла кисть, открыла стамеской банку заранее припасенного сурика и покрасила батарею - под суриком железо долго не ржавеет, это ее лодочник научил. Через пару дней можно покрыть белилами. Она убрала краску, а кисточку - уже не раз пользованную поленилась мыть в растворителе, завернула поплотнее в газету и сунула в целлофановый пакет, чтобы не воняла, подумала: завтра выброшу, сегодня что-то голова кружится, боязно на лестничную площадку выйти.

Возбуждение, которое поначалу сообщило телу спиртное, сменилось опасной легкостью, больше похожей на слабость. Ноги противно дрожали. Из-за запаха краски Анна Васильевна легла в лоджии, хотя уже неделя, как перебралась в комнату. К счастью, денек выдался солнечный, сырости не ощущалось, слышно было, как люди разговаривают внизу, не спеша заходить в квартиры. Какая-то обманутая возвращением тепла цикада надсадно кричала в одиночестве. Небо вызвездило, похоже, и завтра погода побалует земных тварей, а птицы будут петь особенно вдохновенно. Хорошо бы вот так всегда - отдыхать и слушать по утрам пение птиц. Благодать.

Анна Васильевна легла на спину, расслабилась, расправила уставшее тело и сразу почувствовала облегчение. Это в молодости она любила спать калачиком, теперь, когда поворачивалась на бок, начинали ныть ноги, а лицо перетекало на сторону. Ощущать дряблость тела, которое переставало приносить удовольствие хотя бы самой себе, было неприятно. Втройне неприятно оттого, что сама она тяжести лет не чувствовала и, когда шла куда или с кем разговаривала, представляла себя внутренним зрением если и не совсем молодой, то уж никак не старухой. Она от нечего делать и волосы стала подкрашивать, морщин у нее особо не было, только вот щеки опустились, как брыла у собаки. Конечно, в зеркале она выглядела не так приятно, как отпечаталась в собственной памяти, но своего возраста ей, точно, никто и не давал.