…Ошметки бледно-розовых лепестков на клинке, грязно-зеленое месиво. Вихрем взмывают вверх и тут же осыпаются на землю колючие ветки. Взмах меча, еще один… Он ненавидит эти цветы вокруг, эту проклятую акацию, он жалеет лишь, что никто даже не пытается его остановить. Нет, он знает, что в саду не один, он спиной чувствует испуганные взгляды. И до сладкой дрожи внутри хочется, чтобы кто-нибудь попался на глаза. Но даже служанки попрятались. Интересно, увидит ли он хотя бы одного человека, когда вернется в дом?

…Зеленое и розовое. Теперь он знает, как выглядит бессмысленная ярость бессилия. На самом деле он уже давно ослеп, и перед глазами лишь эти мерзкие пятна. Еще взмах, он рычит сквозь сжатые зубы, и новый вихрь веток и листьев взмывает вверх.

— Юкинага, прекрати. Ты ведешь себя как юнец, не получивший даже взрослого имени. Акация ни в чем не виновата, да и пионы тебе ничего плохого не сделали. Меч тебе не для того, чтобы ты портил клинок о дерево.

Асано Нагамаса неспешно подошел к мечущемуся между кустов и деревьев сыну и только вздохнул, когда тот повернул к нему искаженное яростью покрасневшее лицо.

— Вы… вы так спокойны! Не потому ли вы ничего не сделали, что вам безразлично?

— А что я должен, по-твоему, сделать? Обнажить свой меч и встать рядом? Тут, кажется, уцелели еще туя и несколько хризантем.

— Прекратите смеяться!

Нагамаса вздохнул:

— Я не смеюсь. Хотя ты выглядишь смешно и нелепо. Это было бы глупо отрицать.

— Вы… отец! Вы старый друг господина Хидэёси, госпожа Онэ[1] — ваша сестра, вы могли бы поговорить хотя бы с ней! Если она заступится… господин Хидэёси прислушивается к ее мнению… И разве ваши слова совсем ничего не значат для господина? Или вы просто боитесь?

— Боюсь, — спокойно согласился Нагамаса, — очень боюсь. Обратив свой гнев на Като Киёмасу, господин Хидэёси позабыл, что в том докладе упоминалось и твое имя. И что-то мне не очень хочется об этом напоминать. А Нэнэ… Юкинага, она воспитала Киёмасу, как родного сына, ты думаешь, она не догадается без моей просьбы?

— Так вы… вы просто пытаетесь выгородить меня? — глаза Юкинаги полыхнули гневом, и он, снова взмахнув мечом, срезал одну из чудом уцелевших ветвей.

— Вы не понимаете… я должен разделить его участь, какой бы она ни была!

— Красиво сказано, сын. А главное — очень громко. Я думаю, все уже достаточно насладились этим представлением, — Нагамаса протянул руку и взялся за измазанный и облепленный листьями клинок. — Отпусти рукоять. Ты же не хочешь, чтобы я порезал себе пальцы?

Юкинага шумно выдохнул и выпустил меч.

— Вот так лучше. Не забудь потом как следует его вычистить. А по поводу «разделить участь»… Ты тоже желаешь посидеть под домашним арестом? Отлично, так бы сразу и сказал. Ступай в дом, немедленно. И не смей выходить из своих покоев, пока я тебе не разрешу.

Сына Нагамаса навестил тем же вечером. Юкинага, сжав кулаки, вышагивал по комнате, словно запертый в клетку зверь, и даже не посмотрел в сторону отца. Столик с едой, который ему принесли пару часов назад, был перевернут, а посуда разбросана по всей комнате.

— Я так понимаю, есть ты не стал. И не успокоился.

— Нет.

— …И ночью сбежишь.

— Сбегу.

— Выпорю. Так, что ты не только в седло месяц не сядешь — ты спать будешь стоя, — Нагамаса сцепил руки за спиной и шагнул на середину комнаты.

Юкинага остановился.

— Мне… не восемь лет, отец, — в его голосе слышалась явная угроза.

— Да? Тогда зачем ты вводишь меня в заблуждение?

— Я должен поехать к господину Като. Если кругом одни трусы, которые не высовывают своей головы из кустов из страха ее потерять, то я сам попытаюсь хоть что-то сделать.

— Что именно? Киёмаса не в тюрьме, чтобы ты мог перебить охрану и помочь ему бежать. Он всего лишь под домашним арестом и, я уверен, в отличие от тебя, не делает глупостей.

— Вы прекрасно знаете, что это значит! — Юкинага закричал так, что Нагамаса поморщился и прижал ладонь к уху.

— Не ори. Я убежден, что до этого не дойдет. Господин Хидэёси очень зол на Киёмасу, но он всегда любил его. И крайне сомнительно, что его гнев настолько велик и он прикажет своему приемному сыну покончить с собой.

— Вы не понимаете, отец… Господин Като… После того позора, что он пережил… будет ли он дожидаться такого приказа?

— Конечно, я не понимаю. Ты же его знаешь куда лучше меня. Юкинага, он в моих хакама[2] ходил полгода, потому что своих у него не было. И ты мне будешь рассказывать, что он будет делать, а чего не будет?

— Тогда тем более, я не понимаю…

— Вот. Теперь я услышал верные слова. Ты не понимаешь. Твое сердце рвется вперед быстрее твоей головы. Но потеряешь ты именно ее.

— А вы чего хотите? Чтобы я трясся за свою жалкую жизнь, как последний…

Нагамаса высвободил руку из-за спины и нанес быстрый хлесткий удар в горло. Юкинага отшатнулся, едва не сбил ширму, которая находилась у него за спиной, и только уцепившись за нее рукой смог удержать равновесие. Второй рукой он схватился за горло и закашлялся, но тут же выдохнул и шагнул вперед.

— В чем дело? Мало?

— Я… не позволю вам ударить меня еще раз… Отойдите с дороги, отец. Я прошу вас. Не заставляйте меня делать то, что я делать не хочу.

— То, чего ты точно не хочешь, Юкинага, это лежать за этой ширмой связанным. Не хочешь?

— Зачем, почему вы пытаетесь меня остановить?! Вы же сказали… Надо что-то делать!

— Надо, — неожиданно легко согласился Нагамаса, — но я пока не услышал от тебя ни одного достойного предложения.

— Почему я не должен ехать?! Мое место там, рядом с господином Като!

— Потому что ты дурак!

От внезапного крика отца Юкинага снова отшатнулся, словно от удара. И наклонил голову:

— Простите, отец.

Нагамаса усмехнулся:

— Не слишком-то похоже на простое беспокойство о свое командире, так? Ты знаешь, в твоем возрасте я тоже считал, что дзёси[3] — это очень романтично.

Лицо Юкинаги полыхнуло алым.

— Отец! — он едва не задохнулся. — Прекратите надо мной смеяться!

— Ну так веди себя как мужчина, а не как сопливый юнец! А теперь сядь, успокойся и скажи мне: ты действительно не понимаешь, почему тебе ни в коем случае нельзя сейчас не только встречаться с Киёмасой, но и вообще выходить из дома?

— Нет.

Тем не менее Юкинага опустился на колени и сел. Нагамаса обошел его, положил руку на плечо и легонько похлопал:

— Ты способен меня выслушать? Сейчас? Мне бы не хотелось ждать до утра, пока ты придешь в себя. Потому что ты прав: времени у нас действительно не много.

Он присел рядом с сыном и ненадолго задумался.

— Про тебя просто забыли, Юкинага, и Киёмаса, поверь мне, приложил к этому немало стараний, за что я очень ему благодарен. Но если кто-нибудь узнает, что вы сговариваетесь…

— Что мы делаем?!

— Строите заговор, недовольные решением его светлости, вот что. И об этом немедленно доложат, не сомневайся.

— Что?! Это же полная чушь! Его светлость, господин Хидэёси, никогда не подумает ничего подобного!

— Я сказал: доложат. Ты что, плохо меня слышал? И, поверь мне, постараются от души, убеждая его.

— В том, что мы с господином Като злоумышляем против его светлости? — Юкинага даже рассмеялся. — Никогда не слышал ничего более нелепого.

— А то, что вы отказались от преследования побежденного врага из страха перед ним, это, по-твоему, меньшая нелепость? Пойми, Юкинага, Исида Мицунари терпеть меня не может и будет искать любой повод. Так не надо ему помогать. Более того, у меня есть серьезные причины подозревать, что основной удар предназначался мне. Поэтому ты своей несдержанностью и глупостью можешь оказать Киёмасе очень плохую услугу.